Читать книгу "Голубые цветочки - Раймон Кено"

Пауза.

— Ну ладно, — говорит наконец гортранспортист, — значит, по рукам. А теперь, с вашего позволения, я возвращусь домой, чтоб мать оповестить.

— Я вам прямо скажу, — возражает Сидролен, — если вы собираетесь подсунуть мне вашу мать вместо Ламелии, чтобы скрести полы и начищать руль, то она мне и даром не нужна!

— Да я и не собирался ей это предлагать.

— Ну и слава Богу!

Сидролен встает, за ним встает и гортранспортист. Сидролен говорит Ламелии:

— Я его проведу по сходням, а то у него голова слабая.

И он берет гостя за руку, чтобы тот не свалился в тину; потом они взбираются вверх по склону.

— Ну-с, до свиданья, — говорит Сидролен гортранспортисту.

Он смотрит на изгородь и дверцу, сплошь покрытые надписями.

Гортранспортист замечает:

— Не понимаю типов, которых тянет всюду писать. Это что, все про вас?

— До свиданья, — отвечает Сидролен.

Пока гортранспортист медленно удаляется, Сидролен идет за банкой с краской; старательно и любовно водя кистью, он кладет гладкие зеленые мазки на букву «У»; он так усердствует, что названная буква явственно проступает благодаря щедро наложенному слою краски; затем он переходит к букве «Б» и замазывает ее с тем же неубывающим пылом. Он больше не слышит ни шагов прохожего, проходящего мимо, ни гула проходящих по бульвару тысяч и тысяч уаттомобилей. Виконт де Голодрань вполголоса беседует с герцогом д’Ож. Ла-Тремуй, Дюнуа и герцог Алансонский собираются поставить на место этого Капетишку и научить его поучтивее обращаться с высокородными сеньорами. К ним присоединился и кое-кто поважнее. Герцог д’Ож осведомляется, кто бы это мог быть, и добавляет, что понятия ни о чем не имеет. Поломавшись для приличия, юный виконт признается, что этот «кое-кто» не кто иной, как сам дофин.

— Как! — восклицает герцог д’Ож. — Тот самый знаменитый Людовик Одиннадцатый?

— Он самый, — отвечает виконт де Голодрань, — но, заметьте, он пока еще никакой не одиннадцатый.

— И он замышляет заговор против родного папы?

— Это не заговор, мы просто защищаем свои законные права.

— С этим я согласен, ну а что же в результате будет с моим добрым другом Жилем де Рецем?

— Мы освободим его из тюрьмы.

— Если это случится, я подарю вам целую сотню гвоздичных палочек. А пока давайте тяпнем!

И они тяпнули.

VII

Караульный заприметил двух неизвестных верхом на мулах, которые направлялись к замку с д’ожноном. Герцог д’Ож был тотчас оповещен. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это аббат Биротон и сопровождавший его дьякон Рифент.

— Сейчас сыграем с ними отличную шутку! — сказал герцог д’Ож. — Сперва пальнём по ним из бомбарды, а следом вдарим пару раз из кулеврины. Не забудьте потом сходить собрать ядра.

Новоиспеченные артиллеристы были не слишком уверены в успехе, ибо им предстояло впервые опробовать эти недавние приобретения герцога. Бомбарда сработала вполне удовлетворительно: ядро врылось в землю меньше чем в трехстах метрах от Онезифора, который, так же как и дьякон Рифент, даже не понял, что произошло.

Но когда ядра помельче, выпущенные из кулеврины, упали в непосредственной близости от аббата, тот соскочил с мула и бросился ничком на землю, воззвав к Господу о защите; дьякон Рифент последовал его примеру. Ствол кулеврины треснул, и герцог велел прекратить стрельбу, не желая из-за простой шутки рисковать орудием, которое обошлось ему довольно дорого.

Пока оставшиеся в живых артиллеристы собирали ядра, аббат Биротон и сопровождавший его дьякон Рифент предстали перед герцогом.

— Ничего себе встреча, мессир! — сказал аббат Биротон. — Я знаю, что вы не питали дурных намерений, но мы едва избежали гибели.

— Да, результат оказался лучше, чем я думал.

— Так, стало быть, вы, мессир, также обзавелись этой дьявольской бомбой?

— Что делать, приходится защищаться, мой дорогой. Я со дня на день поджидаю королевских ОМОНОвцев и, поскольку вовсе не собираюсь дать себя растоптать, принял все необходимые предосторожности и запасся самыми современными новоизобретенными новинками.

— У вас опять разногласия с королем?

— А они и не прекращались. На сей раз это из-за моего доброго друга Жиля де Реца.

— Ох, гнусный злодей!

— Молчи, долгополый! Где же твое христианское милосердие? Мой добрый друг Жиль де Рец был бесславно казнен, точно простой виллан, — это он-то, высокородный сеньор и бесстрашный воин, а ведь Столетняя война еще даже не кончилась. И поскольку мне это не понравилось, я присоединился к другим высокородным сеньорам и бесстрашным воинам, дабы достойно проучить короля; знаешь ли ты, кто с нами заодно?

— Да где уж мне угадать!

— Дофин!

— Как! Знаменитый Людовик Одиннадцатый?

— Ну, пока он еще не одиннадцатый. Не стану вдаваться в подробности; дело кончилось тем, что высокородные сеньоры повели себя, как трусливые бабы, а дофин предал нас, и вот в результате я остался один против короля Франции и числюсь в открытых мятежниках. К счастью, теперь у меня есть мои миленькие пушечки. Кстати, раз уж ты здесь, давай-ка не ленись и окрести мне их.

Аббат Биротон, не переча герцогу, исполнил его приказание. Когда он кончил, герцог сердечно хлопнул его по спине, осведомился о здоровье и наконец спросил:

— Ну как там прошел церковный собор[45]?

— Он низложил Эугена IV и заменил его Амедеем, и теперь король Франции собирается опубликовать Прагматическую Санкцию, защищающую независимость галликанской церкви.

— Если я правильно понял, ты принял сторону короля.

— Не сердитесь, мессир, я был там в качестве простого наблюдателя.

— Ха! А мне сдается, что ты простой изменник и предатель!

— Мессир! Ну какой же я предатель — я, обычный наблюдатель!

— Можешь болтать все, что угодно, а я взял тебя на заметку; наверное, это мой ангел-хранитель подсказал мне приветствовать твое возвращение несколькими пушечными залпами. Я-то сам гвельф и феодал. И если мой капеллан начнет увлекаться современными идеями, то мне ничего иного не останется, как привязать его к жерлу бомбарды и послать по частям в небеса.

Аббат Биротон остерегся развивать эту тему, и в тишине, последовавшей за речью герцога, ясно послышались голоса Пигранеллы и Белюзины, распевавших рондо, которое предстояло написать Карлу Орлеанскому: «Зима, старуха злая…» В конюшне Сфен и Стеф аккомпанировали им, насвистывая тот же мотивчик.