Читать книгу "Молоко с кровью - Люко Дашвар"

– А твоя душа…

– Совсем помялась, – усмехнулась печально. – Вот я утюг нашла… Тяжелый. Чугунный. Ровняю ее, глупую, ровняю, а она все не поддается.

– Маруся… Слышишь? – заволновался, как мальчишка несмышленый. – Я все пойму… Все. Ты только расскажи, что душу грызет. Разве я тебе чужой? Я – половинка твоя. Оторвешь меня от себя – не выживу. Ты отчего такая? Что не так?

– Все хорошо, – говорит. – Шучу я.

– Да где там?

Остановилась, обняла Лешку, в губы поцеловала.

– Вот спрашивал, чего хочу…

– Спрашивал…

– Не вообще, а конкретно. Сейчас, – и горячим от нее веет, как от печки зимой.

– Говори… Все сделаю, – смутился.

– Делай! – На стерню упала, подол бесстыдно задрала, ноги крепкие в разные стороны. – Делай! И чтобы дочка была. Хлопца потом заведем.

– Дочка? Почему дочка? – засуетился, штаны стягивает, а головы не потерял – зырк по сторонам: а вдруг еще кто в вечерней степи заблудился, как они с Марусей, тогда бы поосторожнее – не годится будущему председателю колхоза, как последнему босяку, в степи с женой кувыркаться.

– Намысто коралловое подарить ей хочу, – прошептала. Глаза закрыла – словно помятую душу замкнула.

Обычно немец за день пачку «Пегаса» выкуривал, а когда Маруся ему через Старостенко горбоносую Татьянку сосватала, так пачки уже не хватало. Знай дымит как ненормальный. Председатель раз в тракторную бригаду заглянул средь бела дня, видит – Степка с сигаретой в зубах в тракторе ковыряется. Старостенко вмиг побледнел.

– Ты что, сукин сын, творишь?! – заверещал. Вообще-то голос у него грубый, низкий, как контрабас, а тут, выходит, от страха высокую ноту взял. – А если загорится? – еще выше. – И масло тут, и соляра!

– Ничего со мной не случится, – защищался Степка.

Старостенко сплюнул.

– Тьфу, зараза! Да разве я о тебе?! Я за трактор переживаю! А за тебя пусть жена сердце рвет! – Вспомнил про жену, немца от трактора оттянул, сигарету изо рта выдернул, выбросил прочь. – Так когда уже…

– Дайте хоть подготовиться… Как-то быстро все.

– Ты, Степка, не тяни! Вот еще немного потерплю, если после уборочной не поженитесь с горбоносой, шею сверну.

– За что?

– За то, что слово не держишь. Нам таких сверчков, бляха-муха, не надо!

– Денег нет… Очки нужно поменять, а у меня…

– Ты меня этими сказками не корми. Чтобы завтра к девке пошел! Понял?

– Понял, – пробормотал. – Пойду…

На следующий день – пошел.

Татьянка про Старостенков приказ немцу жениться уж неделю как знала, потому что язвительный секретарь парткома Ласочка как-то заскочил в клубную библиотеку, где Татьянка рыдала над женскими романами с восьми утра до семи вечера, и спросил в лоб:

– А что, библиотекарша? Пойдешь за немца?

– А он вас что, сватом заслал или как? – отбила удар Татьянка.

– Как секретарь колхозной партийной организации могу и сватом быть! – похвастал Ласочка.

– И документ имеете? – Библиотекарша плюнула глазами, потому что плюнуть по-настоящему побоялась.

– Какой? – рассердился партиец. – Ты как со мной разговариваешь, корова! Да я тебя… Я тебя… Нашла себе теплое местечко, еще и рот открывает! Пойдешь на буряки, быстро молчать научишься!

Плюнул на пол библиотеки и пошел прочь. А Татьянка растерялась. Было над чем задуматься. Двадцать четыре. Нос горбом. Шесть лет назад один раз за клубом с Колькой целовалась, потому что так напился, что и маму б родную не узнал. И родители знай зудят – когда да когда ты уже замуж пойдешь! А за кого? Словно под Татьянкиными окнами очередь из хлопцев выстроилась. Немец… Да нет! Дело не в том, что рыжий, как ржавчина, слепой, как крот, еще и ростом не вышел. Татьянка как в зеркало глянет, так верит – у человека душа должна быть красивой, а не лицо. А у немца и душа темная, непонятная. Молчаливый, знай курит и курит. И о чем он думает? На девчат внимания не обращает, к горилке каждый день не прикладывается… Ага! Еще на ставок ночами ходит, рыбу, говорят, ловит. А разве в ракитнянских ставках рыба есть? Что-то не слыхала Татьянка про такое.

Седовласая учительница Нина Ивановна, Татьянкина мама, дочкины сомнения выслушала и стала пальцы загибать:

– Во-первых, не пьет. Сама говорила. Во-вторых, не гулящий, за девками не бегает. Сама говорила. В-третьих, работящий. Это я и без тебя знаю. В-четвертых, имеет интересное хобби – рыбную ловлю. Другие под заборами валяются, прости Господи, а он сможет семью прокормить.

– Чем? – чуть не расплакалась Татьянка, потому что как мать послушать, так немец – чисто ангел небесный.

– Рыбой! – Педагоги редко сомневаются.

– Да нет в ракитнянских ставках рыбы! – Упала на диван и разревелась.

Разговор с матерью таким ненужным показался. Не нужна уже Татьянке моральная поддержка и болтовня про достоинства немца. Согласна она! На все согласна. Но прошла неделя, по селу пересуды поползли, а немец к Татьянке что-то не торопится. А вдруг сволочь Ласочка просто поиздевался над некрасивой библиотекаршей? Вдруг сбрехал? Что, если не придет немец?

И так Татьянке себя жалко стало, что разрыдалась еще сильнее, и педагогическое образование не помогло Нине Ивановне успокоить дочку цивилизованными словами про красивую душу и терпение, которое обязательно когда-нибудь вознаградится.

– Да пропади оно пропадом, терпение! – закричала ей в ответ заплаканная Татьянка. – Я семью хочу. Мужа… Детей…

Нина Ивановна вовремя забыла о педагогическом образовании, звонко ударила дочку по щеке и приказала:

– А ну бегом умойся! Вот вдруг сейчас придет Степан, а ты как мымра заплаканная!

И подействовало. А через час в двери Татьянкиного дома постучал немец.

Прежде чем открыть дверь, Нина Ивановна заставила своего мужа, Татьянкиного отца Тараса Петровича, который заведовал ракитнянским током, поклясться, что тот ни за что не ударит по рукам при словах «Добрый вечер!» и не предложит гостю сто грамм для храбрости.

– Единственную дочку, может, удастся замуж выдать! – сказала.

– Клянусь! – ударил себя кулаком в грудь Тарас Петрович.

Потом Нина Ивановна ткнула Татьянке свою красную помаду и приказала накрасить губы.

– Еще хуже будет, – руки у библиотекарши задрожали.

– Мама плохого не посоветует! – подал голос Тарас Петрович.

Немец как раз снова постучал в дверь, и Татьянка быстренько накрасила помадой губы, потому что знала: мать будет стоять над душой, пока по-ее не будет, и поспорь с ней Татьянка еще хоть минутку, немцу надоест стучать и он уйдет. И вернется ли снова?