Читать книгу "Ричард Длинные Руки - Гай Юлий Орловский"

Священник выскочил из повозки, закричал:

– Именем господа!.. Святые мощи!..

Бернард первый совладал с приступом бешенства, соскочил на землю, бросился к повозке и ухватился за колесо.

Мы гнали повозку почти на рысях. Я не думал, что рыцари могут бегать в доспехах, но они еще и помогали тянуть повозку, и все это с такой силой, что повозка не шла, а летела. Я тоже крутил колеса, если она пыталась застрять, а в остальное время бежал следом, упираясь руками.

Принцесса пересела на одну из запасных лошадей, у нее была любимая, почти красная, с огненной гривой и рассыпающим искры хвостом, и теперь принцесса то и дело проносилась мимо, раскрасневшаяся, глаза возбужденно горят, в руках арбалет, настоящий, не такой игрушечный, как у Ланзерота.

В такие минуты я начинал толкать повозку так, что она едва не давила бегущих впереди волов. Ланзерот носился, как коршун, кругами, частый стук копыт его коня грохотал в моей голове, как камнепад.

К счастью, небо затянули серые тучи, потом они потемнели, нависли едва не над самыми головами. Птицы попрятались, начал накрапывать мелкий, гадкий, совсем не летний дождик.

Впереди разрастался лес. Мы смотрели с надеждой, блестящая фигура в доспехах нырнула под зеленые ветки, надолго исчезла. Бернард тащил и толкал повозку рядом со мной, он первый вскрикнул:

– Там пусто! Прекрасно...

В голове уже не камнепад, а ядерные взрывы. Задыхаясь от жары, я кое-как сообразил, что нахлынувшая со всех сторон тьма – не тьма, а сумерки леса, мы уже под сенью, а сень – это сомкнутые над головой в несколько этажей зеленые кроны разбросавших во все стороны ветви деревьев. Ветви переплелись, сверху не то что не углядеть, но и сбрось с неба камень, он пробьет пару слоев ветвей, потом неизбежно зависнет в этом зеленом плотном месиве.

Повозка остановилась под кроной могучего дуба. Рудольф и Асмер распрягли волов, Бернард принялся разводить костер. Дождик усилился, мы слышали, как наверху шелестит, будто сто мириадов крупных муравьев вылезло из муравейников и стрижет листья, но земля сухая, ни одной капли не удалось пробиться через многослойный зеленый панцирь.

Мокрые от собственного пота, мы едва сумели пообедать, на что ушли последние ломти хлеба и сыра. Ланзерот пообещал подстрелить оленя, кабана или хотя бы зайца. Бернард проворчал, что до этого еще нужно дожить. Хотя летние ночи коротки, но на этих землях уже нет твердой власти короля Алексиса, а шайки сил Тьмы забираются и гораздо дальше этих земель.

Я содрогнулся, вспомнив ту жуткую тварь, которую убил.

Бернард бросил короткий взгляд:

– Сильно озяб? Это от усталости. Поспи, ты трудился, как никто другой.

– Спасибо, – прошептал я.

В самом деле чувствовал, что мясо сползает с костей, а суставы распухли, как у старика, и жутко ноют.

Голова коснулась седла, и почти сразу же я увидел сон. Даже не сон, а смесь обрывков сна, когда над головой то грохочет голос огромного существа, что-то предрекает, повелевает, а я, как муравей, прячусь под листком, то без всякого перехода скачу на коне через реку по мелководью, то лежу у костра, а некто темный, пряча лицо в тени, неслышно скользит мимо с кинжалом в руке...

Я порывался крикнуть, поднять всех на ноги, но язык прилип к гортани. Пытался ухватить неизвестного за руку с ножом, но тело не слушалось. А тот, пряча лицо, наклонялся над каждым, выбирая, с кого начать резню. Я чувствовал, что знаю, кто это, догадываюсь, но все же увидеть бы лицо...

Проснулся среди ночи с бешено колотящимся сердцем. Над головой страшное звездное небо, от ямы с багровыми углями поднимается горячий сухой воздух. В тишине слышно, как фыркнул конь, вздохнул.

Я опустил голову, но сон так и не вернулся. А я до утра мучительно пытался вспомнить, кого напомнили движения неизвестного. Не подсказка ли раскрепощенного подсознания, что среди нас в самом деле враг?

На рассвете быстрый подъем, молитва, короткий завтрак – и снова изредка помукивающие волы покорно тянут повозку, а мы едем по сторонам, бдим в готовности к схваткам.

За долгий переход солнце накалило спину, будто висит надо мной в двух-трех метрах. Затылок уже как сковородка на газовой горелке, пот стекал по шее такими струями, будто меня поливали из лейки. Плечи и спина зудели, словно их грызли большие красные муравьи. Далеко впереди маячила прямая спина Ланзеро-та, он на своем белом коне двигался через раскаленный полдень, как сверкающая глыба льда.

Я воровато огляделся по сторонам, руки сами торопливо взъерошили мокрые волосы. Даже при полном безветрии чувствуешь себя легче. Вкрадчивый голос сразу начал нашептывать, что хорошо бы снять и эту грубую рубаху из толстой, как мешковина, ткани, еще лучше бы ехать обнаженным до пояса, а то и вовсе плюнуть на все и лечь в холодке. Вот там под дубами что-то блеснуло, явно ручеек с холоднющей водой, а мы, дети, раскрепощенные от всего, привыкли себе ни в чем не отказывать.

Я вздохнул, привстал в стременах, осмотрел окрестности. Не пристало воину Христа, как здесь говорят высоким штилем, слушать шепот мелкого беса. Поддаться желаниям – услужить силам Тьмы, пусть в малом. Падение начинается с крохотного шажка... и все такое. А я, хоть и простолюдин, но тоже воин Христа, ибо в этом мире все воины, время такое. Дивно, что еще не встретили ни одного грандиозного костра с вопящей на нем ведьмой. По школьному учебнику, их сжигали на каждом шагу пачками.

Зной доводил до исступления, но я, дитя все-таки более стойкого века, нашел спасительную лазейку в собственной гордости. Не гордыне, а гордости: не поддамся слабости, буду делать и поступать так, как надлежит человеку третьего тысячелетия, который если сам не истязал себя в лагерях по выживанию, то хотя бы видел это в фильмах, а это уже что-то: тем ребятам Приходилось намного хуже, чем здешним рыцарям.

Я заметил, что Бернард дважды украдкой оглядывался, делая вид, что озирает окрестности, однажды поймал внимательный взгляд Рудольфа. Не знаю, что обо мне думают и думают ли вообще, но я не выпаду на их глазах из седла, буду делать «как надо», а не «как хочется», что свойственно простым людям здешнего мира и всему человечеству в моем.

Волы тащат повозку тяжело, с натугой. От усталости хвосты едва подергиваются, нет сил шлепать обнаглевших слепней. Все заметно устали, даже принцесса не показывается из повозки.

Только Ланзерот все такой же ровный, надменный, с холодным бесстрастным лицом и отвратительно выдвинутой нижней челюстью. Я подумал ревниво, что рыцарь всегда помнит, что он один из самых знатнейших, на него смотрят, с него берут пример. Что простительно простолюдину или даже сойдет простому рыцарю, для него, Ланзерота, это тяжелый удар по чести и достоинству. Так что ему нельзя расслабляться, балдеть, оттягиваться. Вообще-то жуткая жизнь... если не предположить совсем уж дикое, что ему как раз и нравится вот это напряжение, что в этом и есть для него самый кайф, в этом его личный балд еж и расслабление.