Читать книгу "От знахаря до врача. История науки врачевания - Говард Хаггард"

Королевский колледж города Нью-Йорка, будущий Колумбийский университет, опередил Филадельфийский колледж, впервые в Америке начав присваивать врачам официальные ученые степени; срок обучения в Королевском колледже был короче, чем в Филадельфии. В 1769 году из стен Королевского колледжа вышли два человека, которым со временем удалось преодолеть авторитет Грэнни Браун и заняться оказанием акушерской помощи. Термин «официальная ученая степень» употреблен здесь, потому что до этого медицинские степени – причем неофициальные – были пожалованы всего в двух случаях. Первый случай относится к 1663 году, когда распоряжением суда Род-Айленда капитану Джону Крэнстону была «вменена в обязанность врачебная и хирургическая практика и решением этого суда присвоено звание доктора врачебного искусства и хирургии по уполномочию Генеральной ассамблеи колоний». Другая степень была пожалована Йельским колледжем. В 1720 году почетным доктором медицины стал Дэниел Тернер в знак признательности за книги, подаренные им колледжу. В колледже шутили, что в данном случае аббревиатуру M.D. следовало расшифровывать как multum donavit (много подаривший). Сочинения «доктора» Тернера касались по большей части венерических заболеваний, более эффективных методов контрацепции и важности «пренатального влияния». Некоторые из книг, подаренных Тернером Йельскому колледжу, послужили источником материалов, использованных при написании этой книги.

ОЛИВЕР УЭНДЕЛЛ ХОЛМС, АВТОПОРТРЕТ

Карандашный рисунок

Американская революция прервала преподавание акушерства на только что созданном медицинском факультете Пенсильванского университета. В 1775 году конгресс назначил доктора Моргана «главным хирургом и врачом» американской армии. В 1777 году Морган был несправедливо смещен с этого поста, и вместо него был назначен Шиппен. Под его началом некоторое время служил главным хирургом знаменитый врач Бенджамин Раш. Он был одним из тех, кто подписал Декларацию независимости, но затем изменил Вашингтону и примкнул к заговору Конуэя. Доктор Раш, будучи одним из самых способных врачей-практиков своего времени, был одновременно теоретиком и пропагандистом науки, склонным к довольно экстравагантным высказываниям. Вот, например, одно из них: «Медицина – это моя жена, а наука – любовница». По этому поводу Оливер Уэнделл Холмс едко заметил: «Не думаю, что нарушение седьмой заповеди может быть оправдано преимуществами такой любовной страсти».

Это тот самый Оливер Уэнделл Холмс, который спустя ровно сто лет поле того, как мистер Джон Дюпюи, первый мужчина-акушер Нью-Йорка, «умер ко всеобщему прискорбию», прочитал перед Бостонским обществом медицинских усовершенствований доклад, озаглавленный «Заразительность родильной горячки». В этом докладе Холмс отчетливо показал, что болезнь, безжалостно косившая женщин в родильных домах Европы и начавшая собирать свой страшный урожай и в Америке, была болезнью инфекционной, и переносили ее от женщины к женщине врачи и повитухи своими грязными руками. Этот доклад, в котором содержался зародыш величайшего открытия в сфере деторождения, был с полным безразличием принят в Бостоне. В Филадельфии его подверг резкой критике доктор Мейгс, бывший преемником Шиппена на посту заведующего кафедрой акушерства в университете. На эти нападки доктор Холмс ответил статьей о некоем Зендерейне, который резко снизил заболеваемость родильной горячкой в своей больнице тем, что перед манипуляциями мыл руки раствором хлорной извести. Зендерейн – это Земмельвейс, речь о котором пойдет ниже. В Европе о статьях Холмса вообще не слышали до тех пор, пока о них не вспомнили, как об историческом курьезе, пятьдесят лет спустя. Через два года после публикации статей о послеродовом сепсисе Холмс стал профессором анатомии на медицинском факультете Гарвардского университета и перестал заниматься открытием, каковое хотел довести до сознания американских акушеров. Честь открытия средства надежной профилактики родильной горячки, средства, ставшего одним из самых больших благодеяний, подаренных медициной человечеству, по праву досталась не Холмсу, а Земмельвейсу.

Большинству людей Оливер Уэнделл Холмс вообще известен не как врач. Слава нашла его на литературном поприще, далеком от медицины, но его «Медицинские эссе» так же нравятся широкой публике, как и врачам, за его литературный талант, проявившийся в этих эссе так же, как и в других его сочинениях. Местами эти эссе просто блистательны, так как автором движет пыл новатора и реформатора. Выбранный наугад пассаж, пышущий злой сатирой, но вполне созвучный той борьбе, которую Холмс вел с назначением невероятно больших доз лекарств беззащитным больным, дает представление о том, какому «лечению» подвергались несчастные женщины с родильной горячкой: «Как мог народ, который раз в четыре года переживает революцию, изобрел нож Боуи и револьвер, народ, который высасывает все соки из превосходных степеней в речах, произносимых 4 июля, и так ретиво злоупотребляет эпитетами, что на их толкование не хватило бы и двух объемистых академических томов; народ, насылающий на всех яхты, лошадей и крепких парней, которые должны переплюнуть всех в плавании, скачках и во всем на свете, как мог такой народ удовлетвориться совершенно серой, отнюдь не героической медицинской практикой? Какое чудо в том, что звезды и полосы дают больному зараз девяносто гран хинина, а американский орел визжит от восторга, видя, как несчастному запихивают в рот сразу три драхмы (180 гран) каломели?»

Такая риторика не изменяет Холмсу и когда он говорит о родильной горячке. Самым заядлым противником мнения Холмса о том, что при родильной горячке инфекцию переносят врачи, был филадельфийский доктор Мейгс, весьма уважаемый врач, но неисправимый обструкционист. Мейгс был оскорблен утверждением Холмса о том, что руки врача могут быть не чистыми. В доказательство Мейгс приводит ряд случаев инфекции, которые имели место в практике великого эдинбургского врача доктора Симпсона, «выдающегося джентльмена», как характеризует его Мейгс. Свою позицию в споре с Мейгсом Холмс определил так: «Я не чувствителен к оскорблениям и не стану пытаться возражать. Невозможно препираться со мной через платок, покрывающий мать, держащую у груди дитя». Далее Холмс пишет о Симпсоне: «Доктор Симпсон присутствовал на вскрытии двух больных доктора Сиднея, умерших от родильной горячки, и лично рассматривал пораженные органы, беря их в руки. Следующие четыре его роженицы умерли от родильной горячки – впервые в практике доктора Симпсона. Так как доктор Симпсон джентльмен (см. заявление доктора Мейгса) и у него по определению чистые руки (опять-таки см. заявление доктора Мейгса), отсюда следует, что джентльмен с чистыми руками может переносить заразу».

Карлейль как-то сказал: «Подумайте, как начало всякой мысли заслуживает имени любви: не было ни одного мудреца, мыслями которого не руководило бы благородное сердце». Как хорошо эти слова описывают Сорана, Паре и Холмса, каждый из которых боролся за жизни рожающих женщин. В характере всех троих были видны благородство и скромность, одинаково делавшие этих людей титанами, несмотря на разделявшие их столетия. К этим троим надо добавить и четвертого, величайшего из них, Людвига Игнаца Филиппа Земмельвейса.