Читать книгу "Ребенок - Евгения Кайдалова"

– Доченька! (Мамин голос, как и всегда в минуты волнения, вышел за рамки ее голосовых связок.) Доченька, ты шагаешь в гору! Только не останавливайся на достигнутом! Вершина еще далеко.

Я положила трубку, едва не смеясь (в лифте были люди). Вершина? Пока что я не метила в альпинисты. Да, когда-нибудь будет и вершина. Но пока что я иду по цветущей горной долине вдоль шаловливой реки, меня обнимает любимый человек и я, прикрыв глаза от счастья, едва различаю вокруг недостижимо прекрасные пики.

IV

– И ты понимаешь, этот подонок еще и не дает мне денег на аборт!

– А что он говорит?

– Говорит, что вдруг не от него… А как может быть не от него, если у меня уже три месяца никого, кроме него, не было?! Нет, ну ты представляешь?

Нет, я не представляла. Я старалась со всем возможным сочувствием смотреть на изливающую мне душу соседку, но искренне проникнуться ее проблемами не могла. Взамен я попробовала участливо поддержать беседу:

– И что ты теперь собираешься делать?

– Что? Деньги буду собирать по всей общаге. Врач сказал, еще недели две с этим можно потянуть.

Лена злобно раздавила в пепельнице окурок и, разом обрубая разговор, поднялась на ноги.

– Ладно, пойду – мне завтра к первой паре вставать.

Провожая ее до дверей, я заметила, что у меня уже переполнилось мусорное ведро, и пошла его выносить. Мусоропровод находился на кухне; как и обычно, он был забит: металлическая дверца беспомощно отвалилась вниз, позволяя всем отходам студенческой жизнедеятельности сыпаться на пол. Даже не вздохнув от огорчения, я привычно развернулась и пошла избавляться от мусора этажом выше.

За время жизни в общаге я успела привыкнуть к такому перманентному состоянию мусоропровода, как успела привыкнуть в общем-то ко всему: к неправильному питанию, неустроенному быту и периодическим рейдам пожарной охраны, во время которых приходилось спешно прятать плитку. Не могла привыкнуть я только к одному: к тому, насколько бездумно обитатели дома юности относились к своей и чужой жизни. Особенно к вопросу деторождения.

Хотя, если честно, у меня в голове не было никакой определенной модели того, что должно делать мужчине и женщине, если между ними встает тень ребенка. Еще более честно: я вообще не знала о том, что такое дети, – лишь могла их идентифицировать по внешнему облику.

Дома мне неоткуда было черпать знания о детях: у меня не было младших братьев и сестер и почти что все мои школьные друзья были единственными детьми. Закономерности возникновения и развития семьи я представляла себе примерно так: девочка должна учиться. Сначала – закончить школу, потом – институт. На последнем курсе перед распределением хорошо бы выйти замуж, но в принципе с этим можно повременить. Главное после института – это получить распределение в хорошее место и начинать расти как специалист. Вот на этом этапе уже хорошо бы всерьез задуматься о замужестве, потому что на старых дев общество всегда смотрит с пренебрежением. Однако при этом никогда не надо бояться развестись. Главное в жизни – это хорошая специальность, достойное место работы и уважение коллег.

На каком из этапов в эту четкую схему должны были вписаться дети, я не представляла. Мама никогда не поднимала этой темы, хотя обо всех остальных обстоятельствах ее жизни я знала довольно подробно. Мама была родом из Новгорода и окончила социологический факультет Ленинградского университета. На последнем курсе она совершила большую ошибку, выйдя замуж за моего папу, которому не захотелось оставаться в Новгороде, где маме было предложено хорошее место. В продолжение своей ошибки мама пошла по традиционно женскому пути – уехать за любимым на край света (в Пятигорск). Здесь судьба впервые напомнила ей о том, насколько далеко на пути заблуждения она зашла – для нее, краснодипломницы, не оказалось работы по специальности (город был далек от гуманитарных наук и жил в основном обслуживанием отдыхающих). Года через полтора (похоже, что в это время успела родиться и дорасти до какого-то возраста я) мама опомнилась и решила взять свою судьбу в свои же руки: она устроилась в центральную городскую библиотеку, где довольно скоро стала заведующей. А поскольку зарплата заведующей позволяла ей (вкупе с алиментами) достойно содержать ребенка, мама немедленно развелась с папой и со свекровью. С тех пор мама жила почти что счастливо. То, что счастье ее не было полным, она осознавала тогда, когда летом в наш город приезжали отдыхать две ее подруги-однокурсницы. Обе они, хотя и были провинциалками, смогли удержаться в Ленинграде, и сейчас одна из них возглавляла целый отдел в НИИ, а другая вела какие-то социологические исследования на всех ведущих ленинградских предприятиях. Когда обе эти женщины приходили к нам в гости и за чаепитием рассказывали о своей работе, мама слушала их так, как верующие слушают рассказ священника о рае до грехопадения.

Однако я считала, что и о себе мама тоже может рассказывать с гордостью. Ее библиотека была настоящим культурным центром города. Едва заняв руководящую должность, мама начала организовывать при библиотеке всевозможные детские, подростковые и взрослые клубы. Мама часто рисковала: к ней ходили вечерами со всего города, чтобы послушать какого-нибудь полулегального поэта, в ее библиотеке обменивались самиздатовской литературой, под ее взглядом сквозь пальцы шли дискуссии о том, о чем дискутировать было не принято. Верхом ее героизма я считала то, что мама сама работала в читальном зале, чтобы на освободившуюся ставку устроить писателя-диссидента, который считал, что писать неиздаваемые книги – это и значит работать, но которому не хотелось разделять лавры Бродского, севшего за тунеядство. Так что более социально активного человека, чем мама, я не могла и даже не смела себе представлять. В свете ее жизни моя собственная вырисовывалась мне предельно ясно: такой же успех в любимом деле. Правда, свою жизнь я хотела бы провести не на почетно-одинокой скале вожака стаи, а рядом с Антоном…

Я заметила, что так и стою возле мусоропровода, в задумчивости раскачивая туда-сюда опустошенное мусорное ведро. Едва я подумала об Антоне, мне захотелось к нему прижаться и вдохнуть его запах. Но похоже, что именно с этого места и начинаются проблемы, иначе те мои знакомые девушки, что встречались с мужчинами, всегда ходили бы со счастливым спокойным лицом и никогда не сыпали бы злобными словами, давя в пепельнице окурки. Между ними и их возлюбленными почему-то всегда норовил вклиниться ребенок.

Я опять-таки не понимала, почему это происходит: ведь мы живем в конце двадцатого века, и человечество вроде бы научилось предохраняться от беременности. Однако, как мне объяснили, от таблеток полнеют, «да и вообще это вредно»; внутриматочную спираль наши врачи не ставят нерожавшим; а с презервативом «тебе неприятно, а он вообще ничего не чувствует». Из этого замкнутого круга, как считали наши девушки, можно было вырваться лишь одним способом: изгнав ребенка, как злого духа. Я предпочитала наскоро им поверить, чем самой о таком задумываться.

Мы с ведром наконец-то вернулись к себе в комнату, я разделась и легла в постель. Немного погодя я вытащила из-под головы подушку, положила ее под одеяло и крепко обняла. Я представляла, что прижимаю к себе Антона.