Читать книгу "Персеиды. Ночная повесть - Марианна Гончарова"

Дуня виновато отворачивалась, боялась смотреть в глаза.

Через две недели мы поняли, что Дуня беременна. Расцвела, едой перебирает, на нас покрикивает, что творожку бы ей и рыбки без косточек. И мы несем. Что уж тут. Чай, не звери. Люди.

Наконец Дуня виновато принесла в подоле – родила троих щеняток. Муж мой Кузьмич зовет их по-одесски Семачки. Дуня маленькая, а щенки совсем крохотные, черные, гладенькие, точно как семечки. Ну конечно, чуть больше, как новорожденные котята.

– Так! – деловито роется в Сети муж Кузьмич, забивает в поисковик: «Чем кормить кормящую…» – поисковик сразу выдает результат: – «Кормящую… – читает Кузьмич, – с-суку?» Суку? – И потрясенно оборачиваясь ко мне, говорит жарко и безапелляционно: – Дунечка – не сука.

– А кто? – ехидно интересуюсь я.

– Нннууу… Она… Она… – сникает. – А что, другого названия для нашей Дуни нету? То есть если я ее повезу к ветеринару, то он, заполняя все графы карточки, напишет: «Дуня метис сука черная»?!

– Так мы же возили ее к ветеринару, как только нашли, еще безымянную! – вспоминаю я. – Что там написано в Дунином паспорте, где отмечены прививки?

Мы наперегонки бежим к шкафу, где лежат документы наших собак. Муж достает паспорт, я заглядываю из-под его локтя.

Оба мы видим, что паспорт подписан так: фамилия хозяина, на месте имени – пустое место, порода «метис» цвет «черный», а в графе «пол» написано «кобель» В этот момент в дверях кухни появляется Дуня. Мы смотрим на нее растерянно, а она – ласково, но твердо, внимательно, не отводя взгляда, мол, кобель или сука, а покушать бы надо, мне детей кормить.

Через пять месяцев Дунины Семачки подросли, потолстели. Два мальчика и чудная нежная девочка. Эти трое, размером примерно как большие толстые жуки, уже солидно и грозно лают на чужих, совершенно не понимая, чего это народ не боится, а ржет. Один, черный, с желтой мордочкой, даже наклоняет голову и делает вот так: клькльклькль! Курлыкает. Как ни подойдешь, курлыкает. Спрашиваю ветеринара, а что это с ним. Доктор Малиношевский спокойно:

– Это он рычит.

– Это вот «кульльлькльль» называется «рычит»?

– Ну, – пожимает плечами доктор Малиношевский, – какая собака, такое и р-р-рычанье.

Ужас, какой грозный пес! Хотя грозный он спереди, а сзади – смех один, куцый хвостик и белые трусики. А единственная девочка – кроткая, застенчивая, тихая и очень милая. Ее возьмешь на руки, она прижимается к моей шее, а сзади у нее моторчик – хвостик мотается туда-сюда, как пропеллер. Пес в белых трусиках, который «кльклькль», очень обстоятельный парень: днем укладывается спать в еду. То есть вот все поели, а он старательно доедает, доедае… доеда… дое… до… Приходишь убрать миску, а оно в каше свернулось и спит. И ведь какой предусмотрительный: и охраняет, и спит.

Сначала Дуня света белого не видела – возилась со щенятами: кормила, ела, кормила, ела. Выкормила на свою голову. Такие толстые, что лапы не помещаются под кузовом, а торчат в стороны. Поэтому щенятки, хоть и тявкают, но пока еще ходят плохо. А Дуня уже принялась выходить в свет. Станет напротив соседского двора и стоит, вроде а я просто погулять вышла. Мы-то понимаем почему. Щенята-мальчишки – копия соседского Барсика. Барсик – жуткий хулиган, повеса, крикливая и скандальная помесь болонки с неболонкой. Дуня стоит, ножкой игриво водит вперед-назад, косит глазом в соседний двор, а Барсик даже не смотрит в ее сторону, сосредоточенно играет с растерзанным теннисным мячиком. И ничего его более не интересует.

– А я тебе говорила?! – сурово выговариваю Дуне.

Дуня, опустив голову, бежит в расстроенных чувствах падать в кружевные подушки, рыдать от несовершенства мира и от быстротечности любви.

У Дуниного сыночка, песика Клёки, две новости. Первая – у него на голове вдруг появились гигантские уши, они не висят, не мешают смотреть, как раньше, не укладываются по бокам на проборчик, они дерзко торчат вверх. Клёка думает, что у него бравый вид, выпячивает грудь и кльклькает еще активней. Когда ветер – сложно: уши парусят, малыша сносит. Раньше Клёка был похож на плотную сосиску с короткими лапками. Теперь он похож на плотную сосиску с короткими лапками и с большими ушами. Клькльклькает он по-прежнему, почему и получил такое имя. Из-за коротких лап Клёка не ходок. Так, побродить по двору, поиграть, но бегать – ну уж нет, увольте. Мы называем его Клёка-марафонец.

А вторая новость – вчера Клёка ходил в гости. К доктору М. Знакомиться и готовиться к прививке. Произвел хорошее впечатление. Был деликатен, задирал голову, любовался картинами, стеснялся – коготки цокали по полу. Не очень возражал, когда доктор знакомился с ним еще ближе и совсем близко, заглядывая Клёке в пасть и приминая его шелковое теплое пузичко. На прощание Клёка угостился куском печенья и побежал хвастаться перед другими собаками, что он ехал в машине в гости и ему даже немного дали порулить. (Клёка не доложил, что от страха он напустил лужицу, ну и мы молчим).

Теперь собачка Семачка ходит сама не своя. Чем я хуже, думает она, Клёку позвали, а меня нет. Наверное, причины в гендерной политике доктора М.

Глава шестая

Баргузин, Поликарповна и вуйко Васыль

Мир так тих, сопит в дырочку, слюнку пускает во сне. Сижу в своей старой пижаме, держу в одной руке листок с пожеланиями, в другой фонарик, пялюсь в небо и уже совсем не соображаю, где небо, где земля. Звезды опустились низко-низко, рассыпались по моей крыше, по деревьям и траве, плавают среди наших деревьев и роз, хозяйничают в кустах смородины и крыжовника, уселись на перила плетеных моих кресел.

Сижу тут, нелепейшее создание божье, обняв колени, и вот-вот до чего-то серьезного должна додуматься. Вот-вот, вот-вот. Что-то играет в душе и дрожит, но в голову приходит только «спасибо» непонятно кому и за что. Вот же убогая, думает моя кошка. Она-то все уже осознала и поняла. Свернулась в теплый калачик, тарахтит и жмурится на плывущую лодочкой Луну. Луна корчит рожи, Лунный Заяц, в существовании которого я уверена с детства, глядит на нас в бинокль, пританцовывает и дразнится.

А я сижу тут одна, посреди красоты, то ли человеческая женщина, то ли чья-то выдумка, и некого потрогать за плечо – смотри!

Вооон двор деды Витё. Это его у нас зовут так: деда Витё. И оттуда какие-то звуки: бум-ца-ца! бум-ца-ца!

Ага! Знаю, что это за звуки. Это значит, что деда Витё уже собрал весь свой виноград, сложил в плетеные корзины и вот-вот начнет работать у него давильня и пресс.

У деды Витё в друзьях собачка Жанночка и кошка Рибонька. Еще он дружит с виноградной улиткой. Потому что, как говорит деда Витё, эта виноградная улитка – разумное существо, она может помнить события четырех дней.

А если мы встречаемся с ней, говорит деда Витё, каждый день, так она меня и не забывает, трогательная такая, подвижная, с шелковым пузиком. А зову я ее Роза, улыбается ласково деда Витё.

И называет он Жанночку, Рибоньку и Розу – мои пернатые друзья. А в недругах у него – скворцы. Один из них все время смеется над дедой Витё.