Читать книгу "Взлетают голуби - Мелинда Надь Абони"

Суббота у нас обычно – день хорошего настроения, как говорит Номи, с розовыми ленточками и с умопомрачительным кофе (Номи любит выражаться пышно); сегодня – не суббота, а обычная среда, но именно сегодня местный спортклуб празднует какой-то свой юбилей, и потому я тружусь за стойкой не покладая рук, варю кофе и взбиваю молочную пену; кстати сказать, на мне черно-белая полосатая блузка и юбка, в которой можно передвигаться только мелкими шажками. Я смотрю на себя со стороны: вот стоит за стойкой этакая классная девица, одетая с иголочки, руки у нее так и мелькают, и все у нее на месте, – смотрю и радуюсь, что я за стойкой, потому что, бегая между столиками, я чувствовала бы себя как под увеличительным стеклом, все, кому не лень, смотрели бы на меня оценивающим взглядом, а сейчас стойка, выкрашенная в цвет хаки, прикрывает меня хотя бы снизу до пояса; каждый раз я радуюсь, что Номи может меня заменить, что это она ходит вместо меня по залу.

Great, darling[18], говорит Глория, чтобы похвалить мою работу, и если в самом деле great, то тебе ничего не стоит из пол-литра молока, воздуха и пара сотворить три великолепных капучино. В завершение я посыпаю белоснежные горки пены шоколадным порошком; когда я произвожу эту операцию, движения моих рук должны быть легкими и спокойными, иначе эти воздушные горки съежатся и осядут, и я снова размышляю о том, какие физические законы ответственны за это оседание. Я лишь знаю, что процесс посыпания сопровождается едва слышным потрескиванием, это если я употребляю шоколадный порошок в должном количестве, то есть в меру, а когда я говорила о спокойных движениях, необходимых для этой операции, то я имела в виду постукивание согнутым указательным пальцем по стенке наклоненной коробки с порошком. Матушка и ее сестра, моя тетя Ицу, говорили однажды, если ты работаешь руками, то руки должны двигаться красиво, спокойно, и не важно, что ты делаешь, тесто ли месишь, варенье ли варишь, вышиваешь, ставишь заплатку, – в руках должна ощущаться приятная теплота, и тогда у тебя получится все, даже капризное слоеное тесто для штруделя.

Вот и в этой работе самое интересное для мен я – видеть, что каждое движение я совершаю легко и красиво, то есть спокойно; мне хочется, чтобы все эти операции – вынуть ситечко, вытряхнуть из него спитой кофе и заполнить его свежемолотым – мои руки выполняли все лучше и лучше, отчего и кофе становится вкусным, а не просто сносным; взаимодействие между своими руками и «чимбали» (кофемашиной с тремя рукоятками, тремя головками пролива эспрессо, подогревателем для чашек и корпусом из полированной нержавеющей стали, как значится в инструкции) я хочу довести до совершенства; хотя знаю, конечно, что есть факторы, которые отрицательно воздействуют на процесс: скажем, сырая, ветреная погода или полнолуние; с этим я поделать ничего не могу. Но в любом случае должно соблюдаться одно условие: за работой не улетать мыслями неведомо куда и не отвлекаться ни на что другое.

Из нашей обширной родни никто бы не смог работать здесь, в «Мондиале», размышляю я в этот холодный мартовский день, часами (по крайней мере, так мне кажется) вспенивая молоко; ни тетю Манци, ни тетю Ицу я совершенно не могу представить ни в зале, ни за стойкой, хотя все, что ни делают, они делают мастерски, – эта мысль почему-то оставляет во мне неприятный осадок: может, я на минутку допустила, что когда-нибудь они в самом деле будут работать у нас? – скажем, дядья, которые своими ужасными зубами будут отпугивать посетителей (а научить смеяться, не показывая свой щербатый рот, просто невозможно); или Чилла, дочь тети Ицу и дяди Пири: ей сейчас всего лишь тридцать с чем-то, но у бедняги какая-то кожная болезнь, а кроме того, во рту у нее – ни одного зуба, денег же на искусственную челюсть, как однажды написала нам тетя Ицу, нет и не будет (зубы Чиллы – постоянная тема наших разговоров: пару лет назад она целое лето работала у нас, в нашей первой швейцарской кофейне, и еще тогда поклялась матушке всем святым, что часть заработанных денег отложит на новые красивые зубы; тогда ты хотя бы сможешь нормально есть, сказал отец, вон тебя уже ветром качает; работала Чилла на кухне, на втором этаже, где посетители ее не видели; только ты на улице смотри рот не открывай, говорили ей мы с Номи, а то прохожие будут от тебя шарахаться, швейцарцы к такому не привыкли); и что бы мы делали с Белой, моим двоюродным братом, сыном тети Ицу и дяди Пири, спрашиваю я себя, зубы у Белы относительно нормальные, но зато он готов ввязаться в спор по любому поводу и без повода, хотя ни слова не понимает по-немецки; Бела, он бы всех только из себя выводил, а еще он умеет стоять и тупо смотреть на тебя и даже сам этого не замечает, потому, должно быть, что есть у него такая привычка – часами глазеть на небо.

Глория, которая приехала из Хорватии и у которой великолепные зубы (мы сразу это заметили, когда беседовали с ней в первый раз), прибегает все с новыми заказами на капучино, и это – в обычный день, в среду! – а я все вспениваю и вспениваю молоко, и все посыпаю и посыпаю зыбкие белоснежные шапки шоколадным порошком, и время от времени пшикаю из баллончика со взбитыми сливками спиральные башенки на кофе меланж; ну да, тетя Ицу – мастерица печь фантастические, сказочные торты; я думаю, тетя Ицу всех бы здесь изумила своими невероятными гигантскими тортами: слой за слоем, слой бисквита, слой крема, и требуется порядочно времени, пока вы с поверхности, украшенной всякими карамельно-сахарными узорами, доберетесь до самого нижнего бисквитного слоя; я бы с удовольствием рассказала им, этим спортсменам, или кто они такие, что тетя Ицу – одновременно кондитер и садовник, и работает она на пеньковой фабрике; ее, собственно говоря, сюда бы срочно надо было доставить на «Конкорде-787», она бы тут своими волшебными руками, как говорит дядя Пири, даже из грязи сбивала крем.

My darling[19], кричит Глория, еще апельсиновый сок, пожалуйста, и я, в своей черно-белой блузке, быстро разрезаю пополам три апельсина, кладу их на пресс, нажимаю на черную рукоятку, из апельсинов струей льется сок, за стойкой появляется матушка, спрашивает, не нужно ли помочь, да, нужны еще два холодных шоколадных напитка, три ривеллы, один свежевыжатый яблочный сок; у меня есть один вопрос, хорошо, если бы ты ответила, говорю я. Но вопрос, наверно, подождет – и матушка заливает в миксер холодное молоко с шоколадным порошком; голос Глории, перечисляющий заказы, кран с паром, кофеварка, миксер – в этом шипении, бульканье, свисте, шуме здесь, за стойкой, все равно не поговоришь; скоро сможем устроить перерыв, говорит матушка.

Спустя полчаса мы сидим за служебным столиком, Номи тоже подсаживается к нам, и тут я спрашиваю матушку: а тебе никогда не приходило в голову, что тетя Ицу могла бы работать у нас на кухне? Я хочу сказать, мы хоть тетю Ицу могли бы вывезти сюда; я говорю чуть ли не шепотом, потому что в кофейне царит тишина, такая непривычная, что слышно даже тиканье настенных часов, почти все посетители только что разошлись; матушка поднимает взгляд, долго смотрит на меня своими большими глазами; не знаю, правда ли, что глаза – зеркало души, может, они и в самом деле отражают что-то, что происходит в самой глубине сознания человека, но что это нам дает, если мы не умеем читать по глазам? Правда, я научилась многое читать в глазах матушки – и я застываю в изумлении, потому что такой я ее еще никогда не видела, из зеленых глаза у нее становятся почти черными, мягкий блеск стягивается в одну точку; что с ней, думаю я, мама, говорю я (и смотрю на Номи), я ведь просто представила…