Читать книгу "Голоса летнего дня - Ирвин Шоу"

— В соответствии с нормой, — заметила женщина-врач, испытывая истинное наслаждение при виде его унижения (она всегда наслаждалась, унижая мужчин, оказавшихся, пусть на самое короткое время, в полной ее власти), — в соответствии с нормой мужчина вашего возраста должен весить сто шестьдесят пять фунтов, и не более того.

— Но я спортсмен, я играю в футбол, — возразил Бенджамин. — Все футболисты отличаются подобным телосложением.

— Вы уже не в колледже, — злобно и резко заметила врачиха. — И тут с вами никто не собирается цацкаться лишь потому, что каждую субботу вы гоняете мяч.

— Но мне позарез нужна эта работа, мэм, — сказал Бенджамин. Депрессия была в разгаре, на каждую свободную в стране вакансию претендовали двадцать человек. И от того, получишь ли ты работу или нет, зависело, умрешь или не умрешь ты с голоду. — Я успешно сдал все экзамены и рассчитывал, что…

— А вот этот экзамен вам сдать не удалось, мистер Федров, — перебила его врачиха. — И нечего тут больше топтаться. Ступайте. Там еще народу полно, целая очередь.

Бенджамин бешено озирался по сторонам, словно пытался найти аргумент, любой аргумент, могущий произвести впечатление на эту несчастную, могущий удержать ее от окончательного, решающего и совершенно катастрофического для него вывода. На глаза ему попался сокурсник по фамилии Леви. Он стоял по другую сторону весов и усмехался. Узкоплечий низкорослый юноша с болезненно-сероватой кожей, сплошь испещренной шрамами от карбункулов. Грудь впалая, коленки резко выпирают, руки и ноги тоненькие как палочки, глаза выпученные и отливают желтизной. И этого мозгляка сочли пригодным для работы, а его, Бенджамина, — нет!.. К тому же Леви был одним из самых тупоголовых в группе — он с трудом сдал письменный экзамен. Бенджамину он никогда не нравился. И еще меньше нравился сейчас и здесь, когда стоял у весов, глупо ухмыляясь и потея всей своей устрично-серой кожей.

— Вот он! — крикнул Бенджамин и невежливо ткнул пальцем в сторону Леви. — Вы его пропустили, это огородное пугало, а меня… меня провалили, так?.. Да чем вы тут только занимаетесь? Как прикажете это понимать?

— Эй ты, — визгливо огрызнулся Леви, — давай полегче! Я-то тут при чем?

— Мистер Леви абсолютно в норме, — злобно огрызнулась женщина-врач. — Следующий!

— Это он-то в норме?!

— Формально да, — ответила врачиха.

— Ну а кто же тогда формально я? — спросил Бенджамин. — Урод, что ли?

— Никто этого не говорил, мистер Федров. — И женщина сделала знак подойти следующему юноше. — Формально вы страдаете ожирением.

— Но ведь должен быть какой-то выход… — пробормотал Бенджамин, чувствуя, как его захлестывают гнев и отчаяние. Он стоял в одних кальсонах и носках, держал в руке одежду и отчаянно боролся за свое право на существование. А пятнадцать или около того других молодых мужчин с усмешкой наблюдали за этой сценой.

— Выход есть. Вам надо сбросить лишние двадцать два фунта, мистер Федров, — ответила врачиха. — И прийти сюда снова, через три месяца.

— Может, еще ногу отрезать? Глядишь, тогда и потеряю двадцать два фунта! — совершенно выйдя из себя, заорал на нее Бенджамин.

— Дело ваше, мистер Федров, — сказала врачиха. — Следующий!

Из больницы он вышел точно в тумане. Ему хотелось орать, ругаться, выкрикивать непристойности, вступить в коммунистическую партию или же найти организацию, борющуюся за отстранение женщин от медицинской практики. Но вместо всего этого он вошел в парк, нашел скамейку, залитую лучами июньского солнца, сел на нее и, обхватив голову руками, начал размышлять о своей погибшей жизни. Семья его уже давно жила с вечно запертыми дверями и отключенным телефоном. Мало того, шторы на окнах были постоянно опущены, чтоб не явились кредиторы. Родители так гордились, что он сдал экзамены и был теперь готов присоединиться к «аристократии» бедного еврейства — миру учителей и ученых, хотя на деле его работа сводилась бы к обучению восьмилетних детишек чтению и письму. А кроме того, к решению арифметических задачек, где неизбежно фигурировали полдюжины груш или надо было подсчитать, сколько стоит десяток апельсинов. Нет, работа учителя считалась в те дни почетной, и все они с нетерпением ждали момента, когда наконец можно будет жить с поднятыми шторами и включенным телефоном.

Бенджамин тихо застонал. Нет, сегодня он не вернется в свой дом, находящийся на осадном положении, безработным. И не важно, что это будет за работа. В кармане лежала газета, «Нью-Йорк таймс». Он достал ее, развернул и нашел раздел объявлений, потом пошел на вокзал и купил билет до Нью-Йорка.

Было уже около восьми вечера, но все еще светло, когда он свернул на узкую улочку, застроенную небольшими домиками с обшарпанной штукатуркой, в одном из которых жила его семья. Видимо, по той же, что и у них, причине многие дома стояли запертыми и выглядели так, точно жильцы давно покинули их. Специально, из предосторожности, он перешел на противоположную от своего дома сторону и все время озирался — что, если вдруг где-то затаился сборщик счетов или контролер, разносящий повестки за неуплату? Затем быстро перебежал через улицу и отпер дверь ключом.

Отец сидел в гостиной, в рубашке с короткими рукавами и босой. Израиль ходил по домам, предлагая разные кухонные приспособления, а это означало, что каждый день он проходил многие мили по разогретым солнцем тротуарам. Вот почему, возвращаясь вечером домой, он первым делом снимал ботинки. На коленях у него лежала вечерняя газета, но электричество в доме отключили еще с месяц назад. И в комнате с опущенными шторами было слишком темно, чтобы читать. А потому он просто сидел в плетеном кресле с высокой спинкой, уставившись на фотографию на стене напротив. На снимке были запечатлены Бенджамин с Луисом на пляже, их возили на море, когда старшему брату исполнилось шесть. Бенджамин вошел в комнату и подумал, что отец сейчас наверняка думает о том же, что и сам он. Как было бы хорошо и здорово, если бы ему, Бенджамину, снова было шесть. Тогда им удалось бы начать жизнь сначала, и она, возможно, повернулась бы совсем иначе.

К этому времени Бенджамин уже научился распознавать по позе отца, удачный ли у того выдался день. Если Израилю удавалось продать товара больше чем на пять долларов, он сидел с высоко поднятой головой. Сегодня он сидел опустив голову.

Гостиная так и сверкала чистотой — благодаря неусыпным стараниям и трудам Софи Федровой. Неспособная победить Депрессию, изменить экономику страны, отдать долги, выкупить заложенные семейные вещи, Софи Федрова боролась с трудными временами единственным доступным ей способом в стенах собственного дома. Она скребла, чистила, полировала, выбивала пыль, подметала, мыла и неустанно расставляла все по своим местам с точностью до сантиметра. Таким образом она яростно говорила «нет» окружавшему их хаосу, готовому каждый день поглотить их всех.

Комната выглядела, как музей. Экспонат «Б»: «Гостиная в доме, принадлежавшая людям нижнего среднего класса. Обставлена мебелью из Гранд-Рапидс,[14]circa[15]1934 годом».