Читать книгу "Маска Аполлона - Мэри Рено"

Дион наполнил мне чашу. На дне ее была прелестная, живая роспись, оттененная белым в итальянском стиле: Эрос играет на лире.

— Ну ладно, Никерат. Раз у Платона для тебя пьесы нет, то попробуем кого-нибудь другого. Я собирался тебя спросить, но разговор был так увлекателен, что отвлекся…

Он умолк, не договорив. Где-то снаружи, казалось с неба, донесся крик, настолько страшный, что мне дыхание перехватило. Пожалуй, такого ужасного звука я не слышал никогда в жизни; ни раньше ни потом. Этот вопль, начавшийся где-то над нами, падал, как метеор, режущий ночную тьму, а потом вдруг смолк, словно обрубленный. Я поставил чашу на стол: руки дрожали, плескалась. Дион позвал раба и спросил:

— Что это было?

Тот сиял, как благой вестник, уверенный, что ему будут рады.

— Как же, господин, это должно быть тот безбожный малый, за которым гонялись с утра… Ну, тот что хотел осквернить театр, кровью вот этого твоего гостя. Когда молодые уходили его искать, сказали, что если поймают — скинут его с Эзоповой Скалы.

У меня в животе вино похолодело.

— Эзопова Скала? — переспросил Дион.

— Мне говорили, господин, ее так назвали по имени одного богохульника, которого сбросили оттуда в давние времена. Она над этими белыми утесами, над Федриадами. Там полетишь — не зацепишься до самого низа.

— Спасибо, — сказал Дион. — Можешь идти. — Потом повернулся ко мне: — Они свершили правосудие, и отомстили за тебя… Что с тобой? Ты бледен…

Он солдат, подумал я. Быть может, он полагает, что мне следовало быть там вместе с ними?

— Я уже был отомщен, — сказал я. — А он был артистом когда-то.

Я подумал об этой долгой охоте: как его жажда мучила; как он спотыкался, словно загнанный волк; а потом его наверно долго тащили, и он знал, куда и зачем.

Мои хозяева неотрывно смотрели на меня. Ни насмешки, ни презрения в их взгляде не было, но я ведь гостем у них сидел.

— Он хотел отнять у тебя жизнь, но ты бы его пощадил? — спросил Дион.

— От скалы этой я бы его во всяком случае избавил. В конце концов, вот же я, сижу и праздную. По-вашему, мне мужества не хватает?

Глаза его распахнулись. Я никогда не видел, чтобы такие темные глаза так освещали лицо.

— Ты наверно шутишь. Мужества не хватает — после всего, что мы сегодня видели?… Клянусь Зевсом, нет! Щадить поверженного врага это величие духа. Неучастие во зле лучше мести.

Он подался вперед и светился, словно от любви. Я не обольщался: его возлюбленной была честь, и я это понимал. По крайней мере, головой — не обольщался.

— Есть одна старая и скверная поговорка, — продолжал он, — что друзей надо превосходить добротой, а врагов жестокостью. Нет, не верно. Я видел… — Он повернулся к Платону: — … слишком много видел.

Понятно, подумал я, Сицилия как раз такое место. Интересно, как человек вроде него избавляется от этого?

— Поверь мне, Никерат, я чту тебя за то, что ты не радуешься мести, не меньше, чем за храбрость твою.

Меня мутило и трясло; я просто расплакаться был готов от добрых слов его; но вряд ли он стал бы чтить меня и за это. Я пролепетал что-то; вроде мне хватает и чужой мести, в работе моей… Заметил, что Платон при этих словах встрепенулся; но он так ничего и не сказал.

А Дион продолжал:

— Мечтать о мести — то же самое, что пасть перед врагом твоим и есть пыль из-под ног его. Что может быть хуже? Надо ли позволять ему такую роскошь? Ведь в ненависти — как и в любви: мы становимся похожи на того, кто у нас из головы не идет. И прививаем на собственную душу росток того самого, что ненавидим. Уж лучше на шлюху разориться; останешься богаче, чем так. Потому что разум оказывается не у дел, а душа лишается истинной пищи; и в конце концов обречена на низкое перевоплощение, как учил нас Пифагор; а я ему верю. Ну кто же в здравом уме позволит такой триумф человеку, причинившему тебе вред?

Эти слова меня впечатлили. Я никогда прежде об этом не задумывался, так им и сказал. И добавил в оправдание:

— Я сейчас размышлял об этом бедняге Мидии. Всю свою жизнь он мечтал быть кем-то, но чтобы за это не приходилось платить; а для артиста это смерть. А теперь вот такое… Я бы и с собакой так не поступил. Но о душе, ты прав конечно. Ты показал мне сокровища философии.

— Сокровища заемные. — Он улыбнулся, ловя взгляд Платона. — Такова судьба учителя: слышать, как его слова хромают из уст ученика.

— Ученик, живущий соответственно тому, чему его учили, становится учителем и сам, — сказал Платон. — Город таких учеников мог бы научить весь мир. — Потом, словно извиняясь за то, что заговорил при постороннем о чем-то личном, повернулся ко мне: — Ты не хотел этой смерти и не обрадовался ей, потому ты чист от нее. Помни, тот человек пострадал за святотатство; они за честь бога мстили.

Я отхлебнул вина, сколько смог, и промолчал. Но про себя думал: «Ты на самом деле так думаешь, мудрый ты человек? Если бы я там наверху запросил помощи, завизжал бы от страха устами Аполлона, так что они бы захохотали и запрезирали бы меня, — они бы покрутились тут около театра, никого бы не нашли, и с чистой совестью пошли бы по домам. Но я им понравился, и они постарались ради меня; это мой венок, победный. Неужели ты этого не понимаешь?» Они цитировали друг другу Пифагора. А я смотрел на их одухотворенные лица, полные мысли, и думал: «Я всего лишь актер; что бы я ни сделал, оно растает как дым, когда умрет последний старик, видевший мою игру. А это великие люди, их слава сохранится в веках; но сколько бы ни знали они, — толпы они не знают.»

— Твоя чаша пуста, — сказал Дион, зачерпывая из кратера. — Ну что ты такой подавленный, на самом деле? Разве Ахилл убивался по Гектору? А здесь всего лишь Терсита убили… И это возвращает меня, Никерат, к тому, что я собирался сказать. Ты не хотел бы еще раз сыграть Ахилла, в другой трагедии, на будущих Ленеях?

Вот оно, подумал я; и сразу вспомнил Анаксия с цирюльником. Но в Афинах?

— Я счастлив, что ты подумал обо мне, — говорю, — но я еще не вошел в список ведущих актеров; а кроме того, спонсоры тянут жребий на них.

Я забыл, что он иностранец. Такой родной, и такой чужой

— Подай заявление еще раз… — Он улыбнулся. — Мне кажется, мои друзья смогут это уладить. А что до жребия, если мы и не вытянем первую очередь, у нас всё равно будет шанс; пока твое имя в списке в новинку.

Видно было, он знает о чем говорит. В первую очередь выбирают прежних победителей; жребий для того и ввели, чтобы дать спонсорам равные возможности. Но сейчас он говорил мне, что если даже его хорегу достанется первая очередь, он всё равно выберет меня. Дверь, в которую я стучался много лет, открывалась, стоило ему лишь пальцем коснуться. Я поблагодарил его от всей души. Но всё-таки слишком долго я пробыл на сцене, чтобы не спросить:

— А что за пьеса?