Читать книгу "Искушение богини - Паулина Гейдж"

Тутмос кивнул.

– Я помню, – ответил он, затем протянул рабу свой кубок, чтобы тот наполнил его еще раз, и опять погрузился в размышления, наблюдая, как кроваво-красная жидкость плещется в такт медленным движениям руки. Черные глаза фараона и кольца на его пальцах сверкали. Сегодня это был опасный человек в дурном расположении духа. Даже Ахмес старалась не встречаться с ним взглядом.

Трапеза закончилась, а фараон по-прежнему сидел неподвижно. Аахмес пен-Нехеб задремал на своем стуле, гости беспокойно задвигались, зашептались. Тутмос все не шевелился.

Наконец, отчаявшись, Ахмес жестом подозвала к себе Хатшепсут.

– Пойди к отцу, – тихо наставляла она ее, – и попроси у него разрешения лечь спать. Да не забудь сегодня пасть перед ним ниц, не улыбайся и в глаза ему не гляди. Поняла?

Девочка кивнула. Она собрала свои шарики, сунула их в карман на поясе юбки, прошла через зал и опустилась на колени, а лбом уперлась в пол прямо у ног отца. Так она и замерла, песок вгрызался ей в локти и колени, забивался в рот. Все взгляды устремились на нее. Раскаленная добела тишина наполнила зал, как расплавленный металл наполняет форму для литья.

Тутмос осушил свой кубок, поставил его на стол и только тогда заметил ее.

– Встань! – сказал он. – В чем дело?

Девочка поднялась, отряхивая колени и глядя в пол.

– Могучий Гор, – сказала она, обращаясь к его украшенным драгоценностями сандалиям, – не соблаговолишь ли ты дать мне разрешение пойти спать?

Он подался вперед, его губы раздвинулись, обнажив выступающие зубы, и Хатшепсут, несмотря на предупреждение матери, не удержалась и взглянула ему в лицо. Его налитые кровью глаза были лишены всякого выражения, и она почувствовала, как страх шевельнулся в ней. Этого человека она не знала.

– Спать? Разумеется, ты можешь пойти спать. Что это с тобой?

Он откинулся на сиденье и сделал рукой жест, означающий, что она свободна, но на ноги не встал.

Вздох трепетом птичьих крыл пролетел по залу, и Хатшепсут замешкалась, не зная, как поступить. Раб снова наклонился и наполнил кубок фараона, тот поднял его и осушил. Девочка повернула голову. С напряженным лицом мать кивнула, и Хатшепсут набрала полную грудь воздуха. Шагнув вперед, она поставила колено на сиденье отцовского стула подле его бедра и подтянулась так, чтобы достать губами до его уха.

– Отец, ночь сегодня выдалась тяжелая, и гости тоже устали. Может быть, ты встанешь и разрешишь им уйти?

Он шевельнулся.

– Устали, говоришь? Устали, да, устали. Я тоже устал, но отдохнуть не могу. Я подавлен. Ветер дует, точно души проклятых.

Его слова стали неотчетливыми. Когда он наконец поднялся, его шатало.

– Идите спать, вы все! – закричал он. – Я, Могучий Бык, возлюбленный Гора, приказываю вам идти спать! Вот! – сказал он ей, грузно опускаясь на сиденье. – Довольна, малышка?

Она подтянулась и поцеловала его в щеку, пропахшую благовониями и вином.

– Да, отец, вполне, спасибо тебе, – сказала она. Не успел он ответить, как она уже поспешила к Ахмес. Ноги у нее дрожали.

Один за другим гости выскальзывали из зала, и Ахмес сделала Нозме знак отвести Хатшепсут в спальню.

– Спасибо тебе, Хатшепсут, – сказала она, целуя теплый ротик. – К утру ему станет легче.

Они тоже вышли, и только пен-Нехеб продолжал дремать. Фараон вернулся к вину.

Несколько часов спустя той же ночью Хатшепсут пробудилась от глубокого сна. Ей снилась Неферу – Неферу с телом маленькой газели, запертая в клетке. Поодаль стоял Небанум, у него в руках на длинной золотой цепочке болтался ключ. Но не он, а отец стоял прямо перед клеткой, гневно сверкая красными глазами, пока она подкрадывалась ближе. Бедняжка Неферу открыла газелий ротик и заблеяла:

– Хатше-е-епсут! Хатше-е-епсут!

Хатшепсут, вздрогнув, села в постели, ее сердце больно билось о ребра, когда до нее снова донесся зов Неферу: «Хатшепсут!» Ночник слабо мерцал на столике подле ее кровати, за спиной в ветроуловителях завывал ветер. Они были закрыты, но ветер с пугающим упорством продолжал биться в заслонки, и вся ее постель была покрыта тонким слоем пыли. С минуту она сидела, прислушиваясь, еще не вполне проснувшись, но пронзительный, исполненный ужаса зов не повторялся. Она легла и закрыла глаза. Нозме сегодня не храпела, или, возможно, порывы ветра заглушали храп; в углу крепко спала рабыня, свернувшись на циновке клубочком. Из-под полуприкрытых век Хатшепсут смотрела, как, то вспыхивает, то опадает пламя ночника. Она уже почти уснула, как вдруг прямо под ее дверью послышались приглушенные голоса. Настоящие человеческие голоса, один принадлежал стражнику, другой кому-то еще. Она навострила уши, но уловила лишь шелест шагов, удалявшихся в сторону покоев Неферу. Хатшепсут, сбитая с толку недавним сном и почти вернувшейся дремой, выскользнула из постели и, как была, нагая подбежала к двери. Ошеломленный стражник вытянулся по стойке «смирно». Тихо прикрыв за собой дверь, она спросила у него, что случилось. Он смутился, но не ответить не мог.

– Не знаю точно, ваше высочество, но что-то происходит в покоях ее высочества Неферу, а царский эконом только что приходил и спрашивал, не входил ли кто в ваши комнаты этой ночью.

Во рту у нее пересохло, в памяти немедленно всплыл образ Неферу-газели: мордочка искажена страхом, бархатистые губы открыты, с них рвется крик отчаяния. Ни слова не говоря, она повернулась на пятках и помчалась вдоль по коридору. Позади нее брызгал слюной стражник:

– Царевна! Ваше высочество!

Он не сразу сообразил, что делать: гнаться за ней или будить спящих прислужниц. Наконец решил бежать и затопал по коридору, но она уже ускользнула. Он видел только ее тень, которая змеилась по стенам, то растягиваясь от одного факела до другого, то сжимаясь вновь, когда девочка огибала углы и пробегала под источником света. Ночью, когда выл ветер, а из неосвещенных боковых коридоров на нее выскакивала тьма, путь показался необычайно долгим, но она продолжала бежать, шепча имя Неферу, пока ее руки молотили воздух, а ноги несли ее вперед.

Она пронеслась мимо солдат имперской гвардии, которые столпились у входа в покои Неферу, и, запыхавшись, влетела в изукрашенный приемный зал старшей сестры. Там было пусто. Снаружи, из спальни, доносились звуки молитв, и дым от курений, густой и серый, тек в открытую дверь. Всхлипнув, Хатшепсут принудила себя сделать шаг вперед. Войдя в комнату, она резко остановилась, ее сердце колотилось так сильно, что казалось, горло вот-вот лопнет.

В этой комнате было полно людей. У ложа стаей унылых белых птиц столпились жрецы, верховный жрец читал молитвы, в руках его помощников золотым блеском мерцали курильницы для благовоний, дым от которых наполнял комнату, превращая воздух, и без того жаркий и спертый, в удушливую мглу. В головах стоял отец в простом спальном калазирисе[4], его могучий торс был обнажен. Когда Хатшепсут резко затормозила, вскинув руки к горлу, он поглядел на нее, но, кажется, не узнал. Он постарел, лицо пошло морщинами, глаза запали. Ахмес сидела в углу на низком стульчике, полупрозрачный плащ стелился вокруг нее по полу. Она держала маленькую серебряную корону Неферу, украшенную изображением Маат, и рассеянно крутила ее в руках, губы женщины двигались, шепча молитву. Главный эконом и прочие члены свиты фараона сгрудились у дверей, тревожно перешептываясь.