Читать книгу "Резервисты - Егор Лосев"

Короче, война и не думала заканчиваться. Было понятно, что рано или поздно это болото всосет и нас.

За день до назначенного срока мы встретились у Зорика и пошли в паб. Зорик работал на какой-то хай-тековской фирме в группе технической поддержки, зарабатывая на билет к американскому дяде. Леха учился в хайфском университете, Габассо умотал в свою Аргентину почти на год и только недавно вернулся. К его чести надо заметить, что про повестку он узнал еще за границей и вполне мог переждать там пару месяцев, но вернулся. Мишаня продолжал служить и скоро должен был сменить сержантские нашивки с «фалафелями» на погоны прапорщика с «ситроенами». Первое, что он сделал, попав на сверхсрочную, это купил себе пистолет, старенький, надежный, тринадцатизарядный «FN». А через полгода пистолет спас ему жизнь.

В тот день Мишаня поехал по служебным делам в Центральный военный округ и возвращался вечером. На автобусной остановке в восточном Иерусалиме, под разбитым фонарем, возникли два араба, решившие, что Мишаня специально поджидал их, чтобы отдать им свой «Мекуцар» (укороченная версия «М-16»), Пока один пытался ткнуть его кухонным ножом, второй мертвой хваткой повис на автомате, стараясь оторвать или сдернуть ремень. Мишаня чудом увернулся, подставив под нож плечо в куртке. Клинок рассек плотную ткань и порезал бицепс, но Мишаня успел от души впечатать нападавшему в колено тяжелым армейским ботинком. Тот покатился по асфальту, шипя от боли. Второй продолжал перетягивать автомат, и пару минут они топтались по кругу, потом Мишаню осенило, он отдал автомат, достал «FN» и выстрелил террористу, уже передергивавшему затвор, в голову, опередив его буквально на секунды. Оставшийся в живых товарищ решил, что обещанные ему семьдесят две девственницы в раю могут пока потерпеть, и, бросив нож, поднял руки, видимо, он решил, что это будет не по-джентльменски — появиться перед дамами с дырой в башке. Подъехавший на выстрел пограничный патруль вызвал «амбуланс» (машина «Скорой помощи», ивр.). Довольный Мишаня получил три недели гимелов (больничный, армейский сленг, ивр.), на заживление шкуры.

Мы сидели, тянули холодный «Карлсберг» и вспоминали минувшие дни. Ливан и все, что мы там пережили, казалось нам ужасно далеким, хотя прошло всего полтора года. Мишаня сообщил, что нас должны послать на блокпосты. Он обещал, что постарается устроить всех на один пост, и сказал, что будет нас навещать.

На следующее утро Мишаня отбыл к месту несения службы, а мы погрузились в автобус, идущий в сторону Хайфы. Сидячих мест не было, и мы стояли, зажатые в хвосте. Леха рассказывал о недавней поездке на Украину. В переполненном автобусе многие русскоязычные пассажиры прислушивались. Леха заметил это и подмигнул нам, повысив голос. «Так вот, — продолжил он, — в трамвае еду, входит мужик с автоматом — шаровары, усы, словом, щирый украинец:

— А ну, хто мэни скажэ, котора годына?

Весь трамвай испуганно молчит. Наконец с одного из сиденьий приподнимается негр и дрожащим голосом говорит:

— Сим хвылын на восьму, дядьку!

— А ты, сынку, сидай — я и так бачу, що ты нэ москаль!»

Половина пассажиров прыснула со смеха, а Габассо невозмутимо стоял, дожидаясь объяснений. Русский он знал, а вот в украинском был пока не силен. Мы втолковали Габассо в чем дело, теперь все уже молчали, ржал один Габассо. Наконец, вывалившись на нашей остановке, мы пошли пересаживаться. Когда мы поднялись в автобус, сразу поняли, что случился очередной теракт. Радио над водительским сиденьем громко бубнило, каждые несколько минут передавая количество убитых и раненых, — цифры все время росли. Каждый входящий в автобус натыкался на настороженные взгляды пассажиров; хмурый водитель как будто просвечивал глазами сумки входящих. Наконец передали выпуск новостей. Террорист-самоубийца взорвался в иерусалимском автобусе, пока насчитали двенадцать погибших, среди них трое детей.

…На базу мы приехали подавленные, из-за теракта и последующих пробок опоздали многие. В основном здесь были те, кто служил с нами срочную, но присутствовали и мужики постарше. Все очень обрадовались; мы долго хлопали друг друга по плечам и рассказывали новости. Как будто время отмотали на полтора года назад. Наконец роту собрали. Временно командовали четыре девятнадцатилетние сержантки. Нашему взводу досталась особенно вредная, по имени Аелет. Она очень старалась «руководить», пока вела нас в каптерку получать форму. Народ вяло отшучивался. Собрав взвод, сержантка объявила — она будет командовать до завтра, а перед стрельбищем передаст нас «нормальным» командирам. Потом потребовала составить список личного состава.

Народ толпился около стенки склада, передавая друг другу ручку. Леха написал свое имя, подмигнул нам и вывел строчкой ниже ивритскими буквами русские слова: ХОЛОДИЛЬНИК САМОРАЗМОРАЖИВАЮЩИЙСЯ. В иврите почти нет гласных, поэтому такое выражение является для израильтян зубодробительным, шутка была проверена годами, проведенными в израильской школе, и каждый раз срабатывала безотказно.

Сержантка, получив лист, начала зачитывать имена; дойдя до «холодильника», Аелет запнулась, глядя в список. Потом осторожно, как человек, пробующий лед ногой, прежде чем ступить на него, попыталась выговорить «имя»:

— Хо-л-длу-нк! — Она с надеждой подняла глаза, но строй был нем.

— Холди-ли-ник! — Вторая попытка тоже безуспешна.

Кое-кто уже открыто засмеялся, тогда она сделала страшную ошибку и попыталась прочитать фамилию этого «нерусского» солдата. Сначала попробовала прочитать с ходу, но быстро увязла в согласных:

— Сморзмрживщсссь! — Хорошо, что мы стояли позади, — сержантка не видела, как нас качало от смеха. Аелет покраснела и снова пошла на штурм непонятной фамилии, на этот раз по слогам:

— Смо-рзмрж-ив-йш-си-я! — выпалила она с видом человека, прожевавшего горстку камней.

Мы сдерживались из последних сил. В соседних взводах перекличка закончилась, народ заинтересованно прислушивался, мы шатались, зажимая рот позади взвода, местные тоже прикалывались.

Сержантка исподлобья оглядела строй, бурея лицом, и попробовала еще раз вернуться к имени:

— Хулудиланк! — Стоявшие сзади попадали в пыль, дрыгая ногами; только первый ряд для приличия пытался стоять.

Тогда она приняла мудрое решение прочитать весь список; если кто останется, значит, он и есть этот страшный «хулдул…», тьфу, холодильник, короче. В конце никто, естественно, не отзывался. Она долго, громко возмущалась и не хотела отпускать нас на обед, но мы просто ее проигнорировали. Резервисты мы или срочники какие-нибудь?!

База служила учебкой для одной из пехотных бригад. Вокруг пулями летали задерганные курсанты, павлинами ходили сержанты и сержантки, командиры учебных взводов.

В столовой на лестнице стояла группка хасидов в черных шляпах и сюртуках. Хасиды предлагали каждому помолиться в честь праздника Ханука и пожертвовать денежку на их религиозные нужды; если солдат кидал мелочишку в копилку, откуда-то из глубины сюртука торжественно извлекалась бутылка копеечной водки «Тройка» и спонсору накапывали несколько капель в одноразовый стаканчик. Мы остановились на лестничной площадке позади хасидов, поджидая отставшего Габассо. Ручеек курсантов торопливо обтекал эту, не совсем уместную здесь, группу. Светские шарахались от них, ускоряя шаг, религиозные в основном давали какие-то медяки и, получив стакан, делали вид, что пьют: подносили ко рту и с гримасой отвращения бросали в урну. В очереди на лестнице выделялся здоровенный курсант, такой типично русский парень, блондин, нос картошкой. Приблизившись к хасидам, он торжественно выудил из кармана полшекеля и опустил в копилку. Потом под бормотание хасида «будь здоров, да благословит тебя господь» наложил свою лапищу на руку наливавшего водку. Нацедив полный стакан, он так же торжественно поднес его ко рту и выпил.