Читать книгу "ОбрАДно в СССР - Сергей Троицкий"

— Да. Это так. Такие же глаза! — прибавила она, задума­лась, закрыла лицо руками и прошептала:

— Все мне опротивело!.. Ах, мне тяжело... боже мой, как тяжело!

— Отчего, всё так плохо КЭТ? Через 10 дней конец сме­ны, поедем в Москву. Там Олимпиада будет. Клёвые тусов­ки будут!

КЭТ мне не отвечала и только пожала плечами. Я про­должал стоять и с глубоким унынием глядел на нее. Каждое ее слово так и врезалось мне в сердце. В это мгновенье я, ка­жется, охотно бы отдал жизнь свою, лишь бы она не горевала. Она положила мне руку на голову и, внезапно ухватив меня за волосы, начала крутить их.

— Больно... — проговорил я наконец.

— А! больно! а мне не больно? не больно? — повторила она.

Она осторожно расправила вырванные волосы, обмота­ла их вокруг пальца и свернула их в колечко.

— Я твои волосы к себе в медальон положу и носить их буду, — сказала она, а у самой на глазах все блестели слезы. — Это тебя, быть может, утешит немного!

Слезы КЭТ меня совершенно сбили с толку и я реши­тельно не знал, на какой мысли остановиться? Я и сам готов был плакать: я все-таки был школьником.

Я глядел на нее и, все-таки не понимая, отчего ей было тяжело, живо воображал себе, как она вдруг, в припадке не­удержимой печали, ушла в сад и упала на землю, как подко­шенная. Я хотел, ради неё совершить, какой-нибудь даже ду­рацкий подвиг!

Воображение мое заиграло и я начал представлять себе разные мифические триллеры, как я буду спасать ее из рук не­приятелей, как я, весь облитый кровью, исторгну ее из тем­ницы, как умру, у ее ног. Я вспомнил картину, висевшую у нас в гостиной: Малек-Аделя, уносящего Матильду или сцену из КАПИТАНСКОЙ ДОЧКИ Пушкина! Незаметно мой воспа­ленный разум переключился на окружающую действитель­ность, и я узрел большого пестрого дятла, который хлопотли­во поднимался по тонкому стволу березы и с беспокойством выглядывал из-за нее, то направо, то налево, точно музыкант из-за шейки контрабаса.

Кругом было и светло и зелено; ветер шелестел в листьях деревьев, изредка качая длинную ветку малины над головой КЭТ. Где-то ворковали голуби и пчелы жужжали, низко про­летали по редкой траве. Сверху ласково синело небо, а мне было так грустно.

И вдруг меня осенило её спросить:

— А в кого ты влюблена?

Мои глаза и её глаза встретились. Она опустила их и слег­ка покраснела. Я увидал, что она покраснела, и похолодел от испуга. Я уже прежде ревновал к ней, но только в это мгнове­ние мысль о том, что она полюбила другова парня, сверкнула у меня в голове: «Боже мой! она полюбила!» КЭТ торопливо пожала мне руку и побежала вперед....

Кровь во мне загорелась и расходилась. Ночью мы ре­шили замутить излюбленный пионерский ТРЮК — измазать ЗУБНОЙ пастой спящих герлов, то есть я хотел влезть в окно к КАТИ и измазать именно её!

.... Я проснулся среди ночи, проворно оделся, как сам-

набула и лунатик сиганул в окно, а потом поломился в сторо­ну её корпуса. Ночь была темна, деревья чуть шептали; с неба падал тихий холодок, от огорода тянуло запахом укропа. Я пе­решёл аллею; легкий звук моих шагов, смущал и бодрил меня. Я останавливался, ждал и слушал, как стукало мое сердце — крупно и скоро. Наконец я приблизился к её корпусу и спря­тало! за скамейкой. Вдруг мне почудилось, в нескольких ша­гах от меня промелькнула женская фигура... Я усиленно уст­ремил взор в темноту, я притаил дыхание. Что это? Шаги ли мне слышатся, или это опять стучит мое сердце?

— Кто здесь? — пролепетал я едва внятно. Что это опять? Подавленный ли смех?., или шорох в листьях... или вздох над самым ухом? Мне стало страшно...

— Кто здесь? — повторил я еще тише.

Воздух заструился на мгновение; по небу сверкнула ог­ненная полоска; звезда покатилась.

— «КАТЯ?» — хотел спросить я, но звук замер у меня на губах, а тюбик с пастой шлёпнулся в траву. И вдруг все ста­ло глубоко безмолвно кругом, как это часто бывает в средине ночи... Даже кузнечики перестали трещать в деревьях, только окошко где-то звякнуло. Я постоял, постоял и вернулся в свой корпус, к своей простывшей постели. Я чувствовал странное волнение: точно я ходил на свидание, и остался одиноким и прошел мимо своего или чужого счастья.

ВЫСОКИЙ ОМУТ ЛЮБВИ

На утро, у меня снова поехала крыша. Я сидел, глядел, слушал и наполнялся весь каким-то безумным ощущением, в котором было все: и грусть, и радость, и предчувствие бу­дущего, и желание, и страх жизни. Но я тогда ничего этого не понимал и ничего бы не сумел назвать изо всего того, что во мне бродило, или бы назвал это все одним именем — име­нем КАТЯ.

Я терялся в соображениях и все искал уединенных мест. Особенно полюбил я чердак нашего корпуса, где мы стали оборудовать нашу штаб квартиру и рок клуб. Мы постави­ли старый проигрыватель и допотопный РИЖСКИЙ приём­ник, с дико длинной антенной. Целыми днями мы пытались поймать западные радиостанции, с целью прослушивания рок музыки. На стенах чердака были нарисованы самодель­ные рисунки — АББА, KISS, ЭЛИС КУПЕРА, а также чб фот­ки БИТЛЗ и ДОРС. Кроме этого на чердаке складировался весь наш «ГР стаф» и размещалась мини мастерская.

Взберусь, бывало, на чердак, сяду и сижу там таким не­счастным, одиноким и грустным юношей, что мне самому становится себя жалко, и так мне были отрадны эти горест­ные ощущения, так упивался я ими!..

Вот однажды сижу я на чердаке, гляжу вдаль и слушаю ГОЛОС АМЕРИКИ. Вдруг что-то пробежало по мне, ветерок не ветерок и не дрожь, а словно дуновение, словно ощущение чьей-то близости. Я опустил глаза. Внизу, по аллеи, в легком сереньком платье, с розовым зонтиком на плече, поспешно шла КЭТ. Она увидела меня, остановилась и, откинув край соломенной шляпы, подняла на меня свои бархатные глаза.

— Что это вы опять, мутите на чердаке? — спросила она меня с какой-то странной улыбкой.

_ А....????

— Вот, ты все уверяешь, что любишь меня! Ну, тогда спрыгни ко мне на дорогу! Если ты конечно — действитель­но любишь меня!

Не успела КЭТ произнести эти слова, как я уже ле­тел вниз, точно, кто подтолкнул меня сзади. Чердак был на уровне чуть ниже третьего этажа. Я ударился об землю но­гами, толчок был так силен, что я не мог удержаться, упал и на мгновенье лишился сознанья. Когда я пришел в себя, я, не раскрывая глаз, почувствовал возле себя КЭТ.

— Милый мой мальчик, — говорила она, наклоняясь надо мною, и в голосе ее звучала встревоженная нежность, — как мог ты это сделать, как мог ты послушаться... Ведь я люб­лю тебя... встань.

Ее грудь дышала возле моей, ее руки прикасались моей головы, и вдруг, что сталось со мной тогда! Её мягкие, свежие губы начали покрывать все мое лицо поцелуями, они косну­лись моих губ. Но тут Катерина, вероятно, догадалась, по вы­ражению моего лица, что я уже пришел в себя, хотя глаз я не раскрывал. Быстро приподнявшись, она сказала: