Читать книгу "Берсерк - Ольга Григорьева"

– Доброй вам охоты, – делая шаг вперед, проговорила я. Обычно девкам на такое приветствие отвечали:

«А тебе доброго жениха, красавица», – но сказать подобное мне язык не повернулся бы даже у заядлого лжеца. Один из словен, видать, самый находчивый, неуверенно с запинкой крякнул:

– И тебе… удачи.

Я сняла лыжи, прислонила их к стволу ели и, увязая в снегу, двинулась к незнакомцам:

– Не погоните?

– А чего тебя гнать? – осторожно ответил все тот же словен. – Ты птица вольная – когда захочешь, тогда и уйдешь.

Я присела у огня и потянулась к нему руками. Пламя лизнуло пальцы рыжим языком. Согревшись, я оглядела охотников. Из-за меня разговор у них явно расстроился. Изредка один или другой кидали какие-то, ничего не значащие замечания, но, не зажигая общего интереса, они угасали, словно вылетающие из костра искры.

– Ты, девка, откуда пришла? – наконец не выдержал второй словен. – По говору наша, а все же речь какая-то не такая.

Таиться от незнакомых охотников было бы глупо, и я честно ответила:

– Родом из Приболотья, а нынче живу у деда, на Уже. Слыхали о таком озере?

– Это которое у Красного Холма? – заинтересовался мерянин. Я кивнула.

– Ходил я там, – улыбнулся он. – Раньше на Уже охота была, что гулянка – куда ни сунься, всюду зверье. Казалось, будто тамошний Лешак сам навстречу человеку дичь гонит, а как лесное печище на Холме сгорело, так дела совсем плохи стали – пушного зверя мало, зато волков хоть пруд пруди.

– Я там недавно, прошлого не ведаю, но зверя бью и не жалуюсь, – откликнулась я.

То, что мерянин знал Ужу и Новое печище, сблизило нас. Он выковырял из костра кусочек обвалянного в золе мяса и протянул мне:

– Держи. Сама, что ль, зверя бьешь?

– Сама, – принимая угощение, ответила я. – Дед стар стал, а больше родичей нет, все в Приболотье остались – вот и приходится вертеться.

Теперь все глядели на меня с сочувствием. Девке бродить по лесу с луком за плечами доводится не часто, а уж коли довелось – знать, заставила великая нужда.

– Как зовут-то тебя? – поинтересовался мерянин.

– Дарой.

– А меня Сычом.

Понемногу в беседу втянулись другие охотники, и вскоре я узнала их имена. Словенов звали Первак и Сила, а кривичского парнишку – Житник. Разговор вновь оживился.

Вначале все болтали о том, что видели и делали сами, – кто, куда, откуда, сколько набили зверя, а затем перешли к слухам и шепоткам, носящимся с ветром по Руси. Словене помянули княжьего боярина Мотива, который сидел в Ладоге и сдирал по три шкуры с простого люда, мерянин посетовал на беспокойных соседей вятичей, тех, что платили дань хазарам[35], а кривичский парнишка замахнулся осудить аж самого Владимира.

– Он княжну нашу, красавицу Рогнеду, в старуху до времени превратил, – сетовал он. – У брата жену украл, обесчестил и бросил. Ее теперь иначе чем Гори-слава[36]и не кличут. Душа у него – что камень. Наших людей пред собой не видит —потакает татям-инородцам.

– Глупости! Ярополк давно на брата налезал, вот и получил чего хотел, а ты не суди, коли не ведаешь! – оборвал его Сила. – На Владимира напраслину не возводи.

– А я о том говорю, что сам видел! – обиделся парнишка. – Я этой весной был в Киеве, видел и Владимира, и его прихвостней урман. Ехали они по улице – конскими копытами чуть людей не давили. Разряженные, все в золоте да зуфи, рожи – что теткина сковорода! Люди говорили, будто они возвратились из большого похода. Я-то к сестрице спешил, она за княжьим теремом живет, попытался было пред ними проскочить, а новый княжий воевода Али как шарахнет меня по башке плетью! «Куда прешь? – говорит, – Не видишь князь едет?!» А сам глазищами так и зыркает. Я с перепугу попятился, упал, а Владимир засмеялся и проскакал мимо. Не одернул наглеца, не присмирил…

– А чего ему на своего воеводу орать, коли ты сам под лошадиные копыта полез? – вставила я. Оскорбившись, парень вскочил:

– А того, что воевода этот – убийца! Еще мал был, а прилюдно человека убил, и не кого-нибудь, а самого боярина Клеркона!

Теперь уже вскочила я. Имя Клеркона напомнило старую клятву Олава. Как он мечтал, как шептал: «Вырасту, сыщу Клеркона и убью!» Значит, не довелось ему поквитаться со своим обидчиком, какой-то Али опередил…

Заметив в моих глазах интерес, Житник остыл, уселся и принялся рассказывать:

– Это давно было, лет уж шесть прошло, не меньше. Тогда еще никто и не ведал, что этот Али – конунгов сын.

У меня зашлось дыхание. Олав тоже сын конунга… А если… Но предположение было слишком невероятным.

– Эй, девка, да тебе никак худо? – схватил меня за плечи Первак и одернул разговорившегося кривича: – Придержи язык, парень! Неладно девке на ночь глядя про убийства слушать!

– Нет! – протестуя, я рванулась вперед. – Нет! Пусть говорит!

Первак разжал руки, а Житник растерянно заморгал и неуверенно, косясь на хмурого Первака, забормотал:

– А что говорить-то? Я сам того убийства незрел, только от сестры слышал, как дело было. Она все видела. Клёркон той осенью привез много новых рабов, ходил возле них, нахваливал свой товар и вдруг откуда ни возьмись появился мальчишка. Шустрый такой – никто и не заметил, как он у торговца стащил меч да маханул Клеркону по горлу. Эст захрипел, начал валиться, а парень завопил что-то на урманском, бросил меч и дал стрекача прямо к княжьему терему. Клерконовы дружки его долго искали, а потом выяснили, что парень – племянник княжьего воеводы. Отправились они к Сигурду за ответом, а он и говорит: «Мальчишка у княгини, он ей пришелся по нраву, и она за него предлагает большую виру»[37]. Эстам мальчишка-то был не нужен, денег хотели. Пошли к княгине. Она и впрямь спрятала убийцу и откупного дала. А потом вдруг все стали говорить, что мальчикто не просто воеводин племянник, а сынок какого-то там урманского конунга. Княгиня в нем души не чаяла, приняла его в свою дружину, позволила при Владимире остаться, а когда он стал воеводить, придумала ему имя – Али. Так что трус этот Али – за бабьей спиной спрятался, на бабьих плечах поднялся!

Гнев окатил меня с головы до пят. Я не сомневалась, что кривич говорил об Олаве! Только мой Олав мог так покарать Клеркона, только он был столь красив, чтоб понравиться жене князя, и он был сыном конунга.

– Ладно, парень, хорош болтать пустое! – опередив мой возмущенный возглас, буркнул Первак. – Али по всей русской земле известен и нечего о нем небылицы плести. Молод он, зелен, зато каков хоробр! Его деяния от Ладоги до Киева всем ведомы. Что он конунгов сын, я верю – соколиную породу издалека видно, а вот что он зазря убил человека – ни за что не поверю!