Читать книгу "Роксолана. Королева Османской империи - Ирина Кныш"

— Бог его святой знает, как оно будет, скажем, завтра. Татары не престали бродить по нашим степям: ну, скажем, хотя бы о селе Перещепино: нагрянули, изрубили, сожгли и еще ясырь взяли… Вот вам и казацкая охрана!

— Да, да… Охрану надо бы ставить не из десяти казаков, а из большого отряда, и не по селам, а вдоль Днепра, чтобы зачесалось в носу у каждого ордынца, и туркам тогда бы стало боязно гулять на лодках и галерах в наших краях…

— Так больше похоже на правду. Я, например, слышал, что пан Вишневецкий собирается заложить крепость на Днепровской Хортице… тогда поутихли бы и татары.

— Какой Вишневецкий?

— Не кто иной, как наш Байда, он все-таки собирается как следует приструнить и ордынца, и турка…

— Дай Бог! А что до ксендзов, не иметь веры — это опасное дело. Думаю, если они и будут здесь, то… — казак погасил люльку пальцем и сунул в карман.

— Могут приехать они только в имения — облатинивать тех магнатов, которые сами хотят обратиться в ляхов.

— На Вишневетчине таких нет, — сказал Федор. — Глинских и Сангушко, и всю их родню я знаю хорошо… никто из них не оставит дедовской православной веры: крещеные они в греческой вере, греческую веру и сохранят до могилы. Не пустят они сюда не только ксендзов, но и самих панов-ляхов.

Он взглянул на панство, которое еще трапезничало, потом наклонился к казаку и шепнул:

— Паны наши здесь готовятся прогнать ляхов и вовсе с Украины. Наша это земля — исконно Киевская держава… Скоро этим панам-ляхам покажем дорогу на Краков.

Внезапно кто-то выстрелил из ружья. Все посмотрели в сторону рощи. Так казаки развлекались: они целились в степного орла, который медленно парил высоко в синеве и улетел подальше за горизонт.

— По коням, панове, по коням! — крикнул пан Ярема, а сам уже гарцевал на вороном. Пани Висовская выглядывала из дорожной коляски и внимательно смотрела, как казаки строились. Через минуту-другую поляна опустела: серел лишь пепел от костра, и порхали пугливые стрепеты в высокой траве.

Проехали Липовую Долину быстро, а там уже и Перещепино — под старой Полтавой. Но скоро пан Ярема заметил, что извозчик свернул на свеженакатанную дорогу не в Перещепино, а рядом с ней.

— Почему погнал не в Перещепино? — догнал коляску пан Ярема.

Извозчик показал кнутом и что-то сказал, но из-за топота коней Ярема ничего не расслышал. Тогда он стал присматриваться. Его поразила обгоревшая церковь, на земле лежал почерневший крест. Далее, на отшибе стоял мертвый тополь: его сожженные ветви будто с немым укором протягивали руки к небу в великой скорби. Путник проехал по мертвому селу. Осматривая площадь, пан Ярема увидел много сожженных домов, но нигде не было ни души, даже собак.

Жуткое зрелище!

На самом краю села с какой-то почерневшей кучи хвороста выполз ветхий дед. Прикрывая ладонью глаза от солнца, внимательно присматривался к всаднику.

— Что за село?

— Так Перещепино, милый пан! — прошамкал дед, низко кланяясь.

Говорил невнятно и все показывал на мрачный горизонт туда, где темнело таинственное Дикое Поле. Из его лепета, всадник уловил только одно слово:

— Ордынцы…

И понял все.

— Когда сожгли?

— Так недели две назад, — шамкал дед, скорбно наклоняя голову.

— Взяли в неволю?

— И-и-и… — покачал головой дед. — Много взяли, много… в основном молоденьких девушек… Сколько плача было, плача, плача… Боже милостивый…

— Куда гнали, в какую сторону?

— Туда… — махнул рукой дед на все то же молчаливое Дикое Поле.

Всадник снял с плеча сумку с едой.

— Возьми, дедушка, Христа ради…

— Спаси Бог, пан, спаси Бог, — кланялся до земли дед. — Давно не ел… давно… А прятался, сам не знаю, зачем: пусть уж лучше бы меня убили, чем детишек малых топтали лошадьми. Плача было… ох! Плача, рыданий…

В Санджары приехали к обеду. Пан сотник встретил черниговцев с хлебом-солью, благословил дочь, которая припала к руке батюшки, и нежно поцеловал сестру.

Пана Сангушко обнял как зятя и повел всех в светлую горницу.

…Долго разговаривали два искусных степных воина о незримом и застарелом бедствии, которое могло неожиданно накрыть Степную Украину и с юга, и с запада. Надо было остерегаться ордынца со спины, с правой руки — ляха-литвина, с левой — турка-янычара.

— Все же, вижу, силы наши не такие уж и большие, сынок, — вздохнул сотник. — У врага сил куда больше, да и хитрее он, и всегда не один лезет к нам, а в союзе с теми разбойниками, о которых порой и забудешь, какой они масти, — размышлял пан Висовский.

— Правильная мысль, батько, так же говорил и наш князь — когда дойдет до дела, тогда действительно сил не хватит, не на кого опереться в поединке.

— Гм… Что же будем делать в таком случае? — спрашивал встревоженный сотник.

Татарский набег на украинцев. Старинная гравюра

Пан Сангушко долго молчал, потом как-то грустно произнес:

— Объединимся, может быть, с Москвой… Московия тоже косо смотрит на литвина и ляхов, а вдруг войдет в наш союз…

Когда стемнело, пан Ярема с Настей вышли послушать степную тишину.

Действительно, в степи было тихо… Светились огни, но недолго: крестьяне ужинали рано, чтобы зря не жечь каганец — зажигали, чтобы взглянуть на скотину и скорее все запереть на тяжелые засовы. Слышно было, как сотник звал волкодавов, они тихонько скулили и ластились к хозяину, который спускал их с цепей. Заодно приказывал часовым, где именно караулить и как бить в набат.

Где-то далеко в прудах квакали лягушки, и в камышах гудел водяной бык. Скрипела по дороге опоздавшая арба, и в соседнем саду раздавался девичий смех. Совсем близко кто-то кашлянул и робко окликнул: «Ирина! я здесь…»

И снова тишина… и душистый аромат чабреца…

Пан Ярема вглядывался в черные тени столетних дубов и переводил взгляд на Волосожары.

— Какая здесь красота! — шепнул он на ухо Настеньке.

— И очень неспокойно, — ответила Настенька, кутаясь в кашемировую шаль.

— Да, хищник любит такую ночь…

— Какой хищник? — спрашивала испуганно Настенька.

— В степи этих хищников немало… филины всякие…

— Небольшая беда, — засмеялась Настенька. — Большое горе… — она замолчала и стала прислушиваться.

— Что же действительно беда? — допытывался пан Ярема.

— Ордынцы с острыми ятаганами… — и голос ее задрожал.