Читать книгу "Шесть мессий - Марк Фрост"

Ее семья заслуженно гордилась знахарскими познаниями, и ей было известно, что, когда приходит гость сна, она должна следовать за ним, куда бы он ее ни повел. Правда, в этом видении не было ничего знахарского — темная башня, вздымавшаяся в горящие небеса над безжизненной пустыней, дороги, прорытые под землей, шесть фигур, взявшиеся за руки, недра земли, огненный круг, человек в черном венце. Эти образы напоминали ей то, что христиане называли апокалипсисом, но коли на то пошло, она не боялась умереть: когда начнется битва и ее, как во сне, призовут, она если и будет бояться, то не того, что погибнет, а того, что не справится.

Ей тридцать лет. В жены ее хотели многие, но мужа у нее нет. Как можно стать женой мужчины, никогда не ездившего на охоту, никогда не участвовавшего в сражении, того, кто принял договор и отказался от обычаев своего народа! Но других нет, самых сильных и смелых если не убили белые, то сгубил не менее страшный враг — виски. Поэтому она научилась ездить верхом, стрелять и свежевать добычу, стала воином и телом и духом. Она посещала школу для белых, как требовал закон, научилась читать их слова и понимать, как они живут. Они крестили ее — один из многих странных обрядов белых людей, почему-то считавших ее народ примитивным, — и дали ей имя Мэри Уильямс.

Когда ей было угодно, она отзывалась на это имя, носила их одежду — эти юбки, неудобные корсеты со шнуровкой — и наводила красоту с помощью их красок, но взяла себе возлюбленного, только когда сама захотела этого, и даже с ним всегда держалась отстраненно. С детства ей было ведомо, что ее ждет путь воина, и когда начались эти сны… значит, время пришло.

Филин описывал круги под восходящей луной. Дед рассказывал ей о духе филина. Какой совет дал бы ей дед, будь он с ней сейчас?

Птица бесшумно опустилась на сосновую ветку над ее головой, расправила крылья, пристально посмотрела вниз, на нее — и в этих лишенных возраста глазах женщина ощутила присутствие деда.

Филин дважды моргнул и улетел в ночь.

Ей вспомнилось еще одно из поучений деда: «Будь осторожна в том, о чем просишь богов».

Ходящая Одиноко вернулась на территорию резервации. После столь долгого ожидания сон придет быстро.

Новый город, Аризона

У Корнелиуса Монкрайфа чертовски болела голова. «Господу ведомо, в первый раз я изложил ему это ясно как день и исключительно любезно, это политика компании, но белоглазый святоша-горбун в черном сюртуке, с жиденькими волосенками, похоже, не может понять природу моей власти из-за своего ханжеского фанатичного упрямства. А что тут непонятного? Я здесь, чтобы диктовать ему условия, а он знай высокопарно вещает вздор и несет бредятину, как будто я какой-то грешник на рынке, где такие парни, как он, торгуют спасением».

Где бы этому типу в самый раз читать проповеди, так это на похоронах — у него самого физиономия как у покойника. Такой взглянет, и монеты сами перебегут из твоего кармана в церковную кружку. Правда, кружка у него еще та, ящик с крышкой, намертво прибитой гвоздями, да и вообще, все вокруг него буквально скисает. Но пусть киснет его паства, а с Корнелиусом Монкрайфом все в порядке.

Да, потому что никакая душеспасительная чепуха преподобного не может выбить Корнелиуса из колеи. Он пятнадцать лет проработал на Диком Западе: сплошь убийства, насилие, чуть что — каждый хватается за пушку. Это нормально, трудно предположить, чтобы люди, живущие на границе, вели себя иначе. Но кто-то должен был, несмотря ни на что, продвигать интересы железной дороги, и в качестве переговорщика синдиката Корнелиусу не было равных. Какая бы ни возникла проблема — трудовые споры, сбежавшие кули, задолженности по счетам, — его направляли урегулировать ее, когда не срабатывали все остальные варианты. Корнелиус всегда имел в дорожной сумке ружье системы Шарпса для охоты на бизонов, на поясе — кольт сорок пятого калибра с рукояткой, отделанной жемчугом. Имея к тому же рост шесть футов четыре дюйма и вес двести восемьдесят фунтов, он никогда не сталкивался с вопросами, которых не мог бы решить.

Но с того момента, когда Корнелиус вылез из седла в этом паршивом захолустном городишке, его постоянно что-то раздражало и тревожило, ну словно противное пиликанье на скрипке.

И почему это забытое богом место назвали Новым городом? Корнелиуса так и подмывало спросить преподобного — а был ли «старый»? Какого черта к рожам здешних тупиц вечно приклеены благостные улыбки? Он ни разу и слова поперек не слышал ни от кого из здешних горожан, хотя кого тут только не намешано — и черномазые, и краснокожие, и китаезы с мексикашками, и белые. А уж как они все были любезны и милы с ним — ну словно он сам Джеймс Корбетт, заявившийся в их паршивую дыру, чтобы провести бой за звание чемпиона в тяжелом весе.

Чему они вообще радуются, эти пустоголовые придурки? Живут в крысином гнезде, в скопище засиженных мухами хибар, у черта на куличках, посреди пустыни. Даже у чертовых апачей хватило ума не ставить вигвамы так далеко в пески. Ни тебе водопровода, ни электричества — боже мой, у них нет даже приличного салуна! «Наш Новый город — это община трезвенников», — долдонят они с идиотскими улыбками. Правда, их как-то угораздило отгрохать прямо на главной улице оперный театр: к ним заезжают труппы, дают представления, так что от скуки, надо признать, эта дыра не вымрет. Но не дико ли иметь театр в городе, где все остальные здания за пределами главной улицы не более чем лачуги — четыре стены да дощатый пол? Не считая, конечно, этого их храма на краю города.

Как называет его преподобный — «собор»?

Корнелиусу доводилось бывать и в Сент-Луисе, и в Нью-Орлеане, и в Сан-Франциско, и это сооружение никак не походило ни на один собор, который когда-либо попадался ему на глаза: башни, шпили, черные камни, ни одного креста на виду, какие-то витые лестницы. Больше похоже на замок из сказок для малышей, но здоровенный. Надо думать, возводили это чудо быстро, роились вокруг, на манер улья или муравейника, но какие-то работы велись поблизости и сейчас. С самого приезда он слышал, как под землей бухали взрывы: должно быть, они добывали в скалах позади колокольни что-то полезное, может быть серебро или даже золото. И то сказать, должен же быть у этого вонючего приюта для чокнутых какой-то источник финансирования!

Корнелиус начал закипать. Сперва они продержали его половину утра в гостиной своего преподобного, предложив промочить горло безалкогольной шипучкой, а когда наконец чертов святоша выполз, то, усевшись с ним в той же комнате, тут же завел свою волынку насчет греховного мира и высокого очистительного предназначения поднявшегося из пустыни Нового города. Ну а раз так, то, конечно же, не может быть и речи о том, чтобы железная дорога принесла гнусную сатанинскую цивилизацию в их захолустный Эдем.

С самого начала Корнелиусу хотелось сказать: «Не кипятись, приятель, я даже не молюсь вашему богу, хотя время от времени отправляю на встречу с ним какого-нибудь китаезу». Однако при всем его старании и сноровке ему и слова вставить не удалось, пока чертов хрыч поносил железную дорогу на чем свет стоит.

А ведь если подумать…