Читать книгу "Новая Земля - Ариф Алиев"

Или он ждет, когда я обрадуюсь, размечтаюсь о хорошем, а новость окажется пустышной или гадостной.

Витамин иногда обращается ко мне на «вы», «вам» говорит или «вас», но, когда говорит «вас», обязательно прибавляет «педераст», а если «вам», прибавляет «хером по губам», его такие рифмы веселят: «принес мыло вам, хером по губам» — это когда перед выводом в баню выдал четвертку мыла; «после вас, педераст» — перед камерой, когда возвращал с прогулки. Сдается мне, он с ума сошел, Витамин, нормальный не будет так дурить, побоится, что оскорбится полосатый и нос откусит, однажды уже остался у них без носа сотрудник, на прогулке слышал, дежурные вспоминали безносого, над фамилией его смеялись, потому что в тему фамилия — Хоботков.

— Хорошая новость для вас, Иван Георгиевич, вы и мечтать не могли. Попробуете угадать?

— Нет, начальник, не угадаю.

— О чем вы мечтаете больше всего?

О свидании я не мечтаю, мне не с кем видеться. Пересмотр приговора? Я не мечтаю о пересмотре приговора.

Может быть, майор хочет сказать мне, что депутаты Государственной думы проголосовали за введение смертной казни, приняли закон в 3-м чтении и меня расстреляют? Или нет, майор сказал «для вас хорошая новость», вряд ли смертный приговор — это хорошая новость.

Наверняка кто-то в Белом Лебеде мечтает умереть. Сипа хотел умереть, например. Сипа, как древние римляне, уверен, что Lutum поп omnia finit, со смертью не все кончается. Но пуля горячая, палач стреляет некрасиво — сверху вниз в первый шейный позвонок и чуть наискось в сторону левого уха. Так всегда в России палачи стреляли, чтобы мозги не разлетались и стены не пачкали и лицо целое оставалось, мало ли, обвинят, не того расстрелял, за деньги подменил одного на другого, всегда есть возможность эксгумировать и личность предъявить. Такая смерть мучительная очень, человек дергается, ногами пол пересучивает, кишечник урчит громко, такая смерть никогда не бывает мгновенной, глаза у застреленного не мутнеют часами. Хочу умереть, как чечен Иса, — на воздухе, задрав лицо в небо, поймав ртом дождевые капли. Но Иса намаз совершал и перед едой молился и, когда четки перебирал, губами шевелил, не понимаю, почему Всевышний к себе Ису не забрал после суда или на этапе хотя бы, а целый месяц заставил его мучиться в Белом Лебеде.

Может быть, война началась и полосатых вывезут в тайгу и заставят лес валить и на шахты вывезут добывать урановую руду, и касситерит, и асбест, и еще что-нибудь вредное? С общего режима и со строгого зэков отправят воевать, с особого и тюремного — на тяжелые работы.

Или все-таки расстрел? Попрошу тогда, чтобы на родине похоронили, тогда я согласен. Я хочу, чтобы меня на родине похоронили, на Южном кладбище в Петербурге, это мое единственное настоящее желание. Сижу сейчас усталый, лампой мучаюсь, помню о Косте Ганшине — и через час нет меня, то есть я, безусловно, существую, но лечу бестелесной плазмой по раскаленному серному продолу в ад или, если Сипа не ошибся, шаркаю тапками на 3-й Загробный Участок, в хар перезагружаюсь. А тело мое будет лежать рядом с теми, кого я люблю.

— Хорошая новость. Очень хорошая, Иван Георгиевич.

Ну не все же они сволочи. Вдруг майор из самой Москвы приехал, вдруг он не просто майор, а начальник пресс-службы, лицо у него непрыщавое, выбрит, изо рта не слишком воняет, в юности мог в летное училище поступать, лицо открытое, глаза ясные, морщины на лбу ровные, неужели хороший человек? Говорит «осуждённый», употребляет нормативную лексику. Но держит паузу.

Если хороший человек, зачем паузу держит?

О чем я не мог мечтать?

Я не знаю, ты скажи. Я не слышу, шевели языком. Говори!!!

Пересуд? Помилование? Внеочередное свидание? Пересмотр приговора?

Любой, кто в тюрьме сидит, мечтает о побеге, амнистии, о Чернобыле каком-нибудь поближе, о массовых беспорядках и полном бардаке в стране и во власти. Разного я наслушался, когда в Крестах сидел, когда дожидался комплексной стационарной психолого-психиатрической экспертизы в городской психиатрической больнице № 3 имени Скворцова-Степанова, когда дожидался повторной комплексной стационарной психолого-психиатрической экспертизы в Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии имени Сербского. Те, кому светило пожизненное, мечтали, чтоб анархия в России и революция любая, безразлично какая; чтоб секс на свиданиях, когда жена приезжает, если жена не бросила, а если бросила или не было жены, то с невестой секс, а если и невесты нет, то разрешили бы списываться с заочницами, жениться и трахаться после росписи трое суток или без женитьбы разрешили, мало ли в стране дур, желающих испытать острые ощущения с арестантом; чтоб на тюрьму упал Тунгусский метеорит и тюрьма обрушилась, все погибли, кровавая жижа из-под кирпичей, а единственный зэк — тот, кто мечтал об этом, — выжил, плитой придавленного его откопали бы через месяц, пожалели, восхитились жизнестойкостью, присоединили к искусственной почке, вылечили гемодиализом и помиловали президентским указом.

Я представил, на моем месте сидит Сипа и майор задает ему тот же вопрос. Сипа ответил бы честно:

— Мечтаю, чтоб меня тайно продали в США на органы, год кормили из ресторана экологически чистыми продуктами, психоаналитиков приводили для бесед и лучших писателей для интервью и написания биографического бестселлера, позволяли играть в компьютерные игры, смотреть фильмы по выбору, слушать классическую музыку в живом исполнении, приводили бы проституток для снятия сексуального напряжения и гейш для разговоров об искусстве, а подошел срок — вырезали бы все, что хотели, вкололи передоз морфина для счастливой смерти, а маме перечислили сто тысяч долларов и благодарственное письмо написали на американском языке.

Обезьян сказал бы:

— Мечтаю в нашей тюрьме работать. Охранником.

Якут сказал бы:

— Мечтаю, чтоб большая война с китайцами. Они меня живым оставят, потому что у меня глаза узкие. — И добавил бы, он такой, он не испугается, Якут этот: — А ты, начальник, сдохнешь.

Моряк сказал бы:

— Хочу море увидеть. Чтоб водорослями воняло и соль на губах. — И заорал бы, псих ненормальный: — Вижу огни! Вижу топовые и красный бортовой!

Обезьян, чонский якут Василий, который просил его называть Якутом, и Моряк, его имени я не узнал, — мои сокамерники в вагонзаке на этапе из Петербурга в Соликамск, темные люди, жестокие и непонятные, в особенности Обезьян. Зря я Костю Ганшина назвал самым опасным в Белом Лебеде. Коля Ганшин — сынок в рваных колготках по сравнению с Обезьяном. Огромный мужик с бугристой головой, сходящимися на переносице густыми бровями и волосатым горлом. Руки ниже коленей, сутулый, шеи нет, рожа, миллион лет назад придуманная, его в Музее антропологии выставлять в качестве научной реконструкции australopithecus africanus, кто не знает, слово «australis» в переводе с латыни «южный», pithecos — «обезьяна». Он и был южным Обезьяном, но жил не в Африке и не миллион лет назад, а в России в 2013-м году. С Якутом и Моряком нас вместе везли из Петербурга, Обезьяна подсадили в Казани. Мы почти не разговаривали, впереди раздвинуло щупальца чудовище ПЖ, никто из нас не знал, какое оно, прошлый опыт ничего не стоил по сравнению с тюремной вечностью.