Читать книгу "Рыцарь идет по следу! - Родион Белецкий"

Театр и сам был похож на Брестскую крепость. Располагался он в старом дореволюционном доме и состоял из небольшого зала и такого количества переходов и коридоров, что заблудился бы и сам Минотавр. Говорили, что это бывшие царские конюшни. При этом Рома сразу представлял себе царя, почему-то стоящего в стойле.

Сидя на колосниках, Рома и Юрик услышали грустную музыку. С нее начинался спектакль. Голоса погибших солдат говорили с главным героем.

Рома заметил, что Андрей Григорьевич, оказываясь на сцене, поразительно менялся. Вот вроде бы только что он был педагогом театральной школы – и вдруг превращается в другого человека, незнакомого. Глаза горят, лысина блестит, и даже голос меняется, становится непривычно низким. А как Андрей Григорьевич автомат держит! Словно он с ним родился.

Рома в какой-то момент решил, что это Дух Сцены. Выходишь ты на сцену, в тебя вселяется этот Дух и делает тебя другим человеком.

Поэтому педагоги и запрещали ходить через пустую сцену. Только по краешку. Наверное, чтобы Духа не потревожить. Поэтому и семечки нельзя было на сцене грызть. Потому, наверное, что Дух Сцены семечек не любит. У него, должно быть, аллергия на них.

Андрей Григорьевич, движимый Духом Сцены, начал спектакль, а Рома и Юрик наверху переглянулись. Когда-то в летнем лагере они понимали друг друга с полуслова. Возвращались старые времена.

Теперь спектакль пойдет своим чередом. Бумажный снег понадобится за несколько минут до финала, когда главный герой будет умирать. Когда Андрей Григорьевич упадет на колени, прошитый фашистскими пулями, – это и есть сигнал. Тут уж надо не зевать и, взяв мешок за углы, высыпать снег прямо на учителя. Но не весь сразу. Постепенно. Чтобы снежинки кружились и падали на умирающего офицера Советской армии, создавая неповторимый драматический эффект.

Вообще-то Рому и Юрика заставляли сидеть на колосниках весь спектакль.

– Но это же бессмысленно! – говорил всегда Юрик с нажимом. – Зачем торчать в пыли полтора часа?! Ведь трансляция есть!

На трансляцию в театре деньги нашлись, а вот на снежную машину нет. Зато купили автомат с кофе и шоколадками. К нему Рома и Юрик держали свой путь, спускаясь по лестнице с колосников.

Теперь уже можно было говорить в голос.

– У тебя сколько? – спросил Рома.

Юрик довольно улыбнулся. Он дернул себя за штанину. Загремела мелочь.

– Много. Всю неделю собирал.

Рома сунул руку в карман, вытащил монеты. На шоколадку, может быть, хватит.

– Ты как хочешь, а я чипсы беру, – сказал Юрик самодовольно.

Рому это взбесило. Оказавшись с Юриком в одном классе, он обнаружил, что приятель отличается практичностью. Рома отдавал все обеденные деньги Осиному Гнезду и покупал всякой ерунды. Он любил покушать.

Юрик тем временем копил. И вот, пожалуйста. Хотя Роме дают на обеды в три раза больше, денег у него нет, а у Юрика полно. Такое положение вещей плохо влияет на дружбу.

Ребята подошли к автомату, стоящему в зрительском фойе. Один из зрителей не пошел на спектакль. Автомат не отдавал ему пакетик оплаченных сухариков. Зритель бил по автомату маленьким кулачком.

– Вы не бейте сильно, лучше толкните его, – посоветовал Юрик. – Плечом.

– Мальчик, занимайся своими делами, – раздраженно ответил Юрику зритель, а точнее будет сказать, человечек, поменявший сценическое искусство на пакетик сухарей.

Юрик пожал плечами. Они с Ромой отошли в сторону. Поговорить.

– Я Еве не доверяю, – сказал Юрик.

Ромино раздражение нашло выход через горчайший сарказм:

– А кому ты доверяешь? Сенину? Или Катапотову, может?

– Ты чего такой нервный? – не понял Юрик.

– Ничего! Еве эти часы вообще не сдались! Что она их, на рынке продаст?

– Если часы дорогие, найдет, куда деть. А ты ей доверяешь, потому что она сама тебя попросила. Вот ты и расклеился. И уже объективным быть не можешь!

– Почему это не могу? – возмутился Рома.

– Не можешь! Потому что она, может быть, специально попросила, чтобы снять с себя все подозрения.

– А я все равно ей верю.

– Верить мало, надо точно убедиться, – заявил Юрик.

– И ты что, предлагаешь за ней следить? То есть она нас попросила найти вора, а мы за ней будем по пятам ходить?

Юрика слова друга не смутили:

– А что такого? Это называется отрабатывать версию. Ты одну версию отрабатываешь, я – другую.

Тут Рома запротестовал:

– Я не стану эту версию отрабатывать.

– А я – стану, – спокойно заявил Юрик.

Рома захотел ответить другу по существу и что-то, безусловно, неприятное, но в их разговор вмешался низкорослый зритель, помешанный на сухариках:

– Как ты там сказал? Двинуть плечом?

– Ага, – отозвался Юрик, – толкните, и пакетик сам упадет.

Зритель толкнул. Пакетик, сидевший на крайнем завитке пружинки, дрогнул и свалился в поддон. Зритель ринулся его вытаскивать.

Юрик обернулся к Роме.

– Ты не обижайся, – сказал он примирительно, – не хочешь за Евой следить, не будем. Мне перед Нянькиным неудобно, – сменил он тему. – Он меня в «Осирис» взял, а я ему нахамил и котлетами обсыпал.

– В «Осирис»? – Роме было неприятно, что Юрик попал в модный мюзикл «Осирис», а ему придется играть рыцаря в панталонах.

– Ага, – Юрик не заметил ревности в голосе Ромы, – я уж перед Нянькиным за котлеты извинялся, а он все равно, чувствую, напрягся…

– Слушай, – сказал Рома, – а может, ты Нянькина попросишь?

– О чем?

– Чтобы меня тоже в «Осирис» зачислили.

– Да я просил, – ответил Юрик после паузы.

– А он что? – спросил Рома.

– Ничего. Сказал, подумает.

Юрик ответил как-то неуверенно. У Ромы мелькнула мысль, что, может, он и не говорил ни о чем с Нянькиным.

Мимо них, прямиком в туалет, пробежал Мицкевич. Фашистскую каску он держал под мышкой.

Глаза Юрика загорелись.

– Пошли за ним, – сказал он Роме шепотом.

– Зачем? – не понял Рома.

– Надо Мицкевича проверить. Он в раздевалку входил, правильно?

– Входил.

– Вот, а мы его еще не допросили.

Рома нехотя пошел за Юриком, не понимая, что будет дальше.

В зрительском фойе остался зритель, грызущий сухарики с оглушительным хрустом.

Возле входа в туалет мальчики остановились. Здесь было неплохо слышно трансляцию спектакля. Рвались бомбы, кричали солдаты в промежутках между одиночными выстрелами. Фашисты на сцене теснили оставшихся бойцов.