Читать книгу "Японская пытка - Максим Шахов"

Кормили в «отряде» хорошо. В то время как в городе даже соевые бобы считались нормальной едой, на столах в столовой «отряда» всегда были свежие морепродукты, овощи, фрукты, мясо. Правда, иногда «для солидарности с остальным населением империи» в белоснежный рис добавляли те самые соевые бобы, которые сотрудники брезгливо выковыривали из рисовых колобков и оставляли на тарелках.

Николай мысленно мечтал о том, чтобы удрать из «отряда». Но система охраны была поставлена здесь отлично. Охранники поголовно являлись дальними родственниками или земляками генерал-лейтенанта Сиро Иссии, а потому были самоотверженно преданы ему. Ведь родственник-покровитель спасал их от фронта. Одно дело — гнить в окопах на Суматре, и другое — сытно есть и спать на чистых простынях в тихой Маньчжурии. Выскользнуть отсюда казалось невозможным. Все выезжающие машины основательно досматривались, люди каждый раз проверялись по спискам. К тому же Николай был приметным сотрудником — единственный из всех — европеец. Оставалось лишь надеяться на счастливый случай типа очередного приезда немецкого гостя.

Но судьба полна неожиданностей. Когда Николай уже думал, что окончательно очерствел душой, случилось следующее.

С утра Ихара вызвал его к себе в кабинет. Разговор получился вполне доверительным.

— Господин Галицкий, — сказал начальник отдела. — Мне кажется, что работа вас не вдохновляет. Вы не посещаете вечеринок, которые устраиваются для наших сотрудников, вас не видно в нашем кинотеатре. А ведь все мы одна семья.

— Я иностранец, у меня другая вера. Поэтому я по-другому смотрю на мир, — Николай тщательно подбирал слова, чтобы не вызвать гнев у Ихара.

— Нет, вы не подумайте, что я хочу сделать вас буддистом или синтоистом. Ни в коем случае. Исследования, проводимые в наших лабораториях, уникальны. Их результаты бесценны. Среди них есть и те, которые могут использоваться в императорской армии, в войсках наших союзников по коалиции. Но есть и фундаментальные, которые по справедливости должны принадлежать всему человечеству. К сожалению, в Европе очень мало специалистов, которые способны читать по-японски. Я хочу освободить вас от практической работы. Вы будете переводить на немецкий язык некоторые мои исследовательские работы. В документах я сделал пометки, что относится к секретным данным, а что возможно опубликовать в открытой медицинской печати, — Ихара положил перед Галицким папки с бумагами. — Работать вам разрешается в выставочной комнате, документы выносить за пределы корпуса запрещено. В оплате не потеряете. Вы согласны сменить род занятий?

Николай бы отказался от любой работы в «отряде», но у него вновь не оставалось выбора. Все же переводить текст — это не ампутировать конечности.

— Разумеется, господин Ихара.

Начальник отдела удовлетворенно хмыкнул. Как ученый он был самолюбив, грезил о мировой славе. Именно поэтому и хотел опубликоваться в Германии.

— Не сомневаюсь, что вы отлично справитесь, — сказал он. — Однако есть небольшой нюанс, — Ихара раскрыл папку. — Вот смотрите. Скажем, здесь идет речь об исследовании изменений головного мозга при обезвоживании организма. Мозг теряет в весе в последнюю очередь — это важное открытие. В таблице приведены результаты взвешивания. Ваша задача — повсюду указывать, что опыты проводились на суматранских обезьянах, а вместо абсолютных чисел вы поставите относительные — изменения пересчитайте в процентах.

Галицкому хотелось сказать, что тем самым Ихара признает даже перед самим собой бесчеловечность своих жутких опытов, но приходилось сдерживать себя.

— Я понял задание.

— Со склада вам выдадут пишущую машинку с немецким шрифтом и арифмометр. Умеете ими пользоваться или же предпочитаете писать от руки?

— Лучше сразу на машинку.

— Я позвоню на склад и отдам нужные распоряжения.

Николай шел по подземному коридору, соединяющему корпуса. В правой руке он нес новенькую портативную пишущую машинку марки «Мерседес», в правой сжимал пачки бумаги и копирки, тонкую папку с работой Ихара, которую ему следовало перевести на немецкий до конца недели.

— Суматранские обезьяны, — бормотал себе под нос Галицкий. — Сам ты суматранская обезьяна.

Николай ненавидел себя в эти минуты. Он, бывший боевой офицер, оказался беспомощным, вынужден был работать на японцев. Он стал одним из винтиков этой адской машины.

Навстречу ему проходили сотрудники с отсутствующими взглядами. Щека у Николая нервно подергивалась, когда он видел в руках у встречных контейнеры. Каждый из контейнеров содержал человеческую плоть, был частью еще недавно живого человека.

«Кто дал им право убивать, калечить, забирать органы и саму жизнь? Кто дал право считать людей «бревнами»? Я понимаю, что война — это всегда смерть, увечья, страдания. Но есть же предел, черта, которую нельзя переступать, — думал Николай, сжимая зубы. — Но и ты сам не лучше остальных. Ты тоже слуга палачей, и никакие оправдания не помогут забыть об этом».

Навстречу Галицкому катили дребезжащую тележку, на ней сидела женщина, обнимавшая дочурку лет пяти. Лицо молодой матери было полно страдания, под выплаканными до сухости глазами лежали почти черные круги. Ладонь с тонкими, как у пианистки, пальцами гладила детскую голову. Женщина смотрела перед собой и ничего не видела. Николай отвел взгляд, посторонился, давая дорогу. Тележка проехала рядом, следом за ней шли двое мужчин и одна женщина в белых халатах.

И только когда разминулись, Галицкий внезапно вспомнил, что знает этих женщину и девочку. Он приезжал к ним с визитом всего один раз. Было это поздним вечером — еще в той, прошлой харбинской жизни. Девочку мучила боль в животе, было подозрение на аппендицит. Но Николай не спешил везти ее в больницу, стоило подождать, он не был уверен в диагнозе. Галицкий просидел в квартире у своей пациентки всю ночь. К утру боль прошла. И он уехал. Обычный случай из медицинской практики. Один из сотен подобных. Он не помнил ни имени женщины, благодарившей его утром, ни имени девочки, но он вспомнил свой визит.

Николай резко развернулся и зашагал вслед за тележкой, пальцы до боли в суставах сжимали ручку фанерного футляра-чемоданчика пишущей машинки. Колеса тележки жалобно дребезжали. Медики, сопровождавшие ее, негромко переговаривались между собой. Галицкий смотрел женщине в затылок, на тонкой шее лежала толстая роскошная коса, стянутая внизу аптекарской резинкой. Молодая мать словно почувствовала на себе взгляд, обернулась. Ее глаза и глаза Галицкого встретились. Николай вздрогнул. Впервые в жизни ему приходилось видеть такой отсутствующий взгляд. Женщина физически находилась здесь, но души ее тут не было.

И вновь Николай видел тонкую шею и косу. Тележку закатили в раскрытую двустворчатую дверь. Еще не зная зачем, Галицкий шагнул следом. В этой лаборатории он был впервые. Посреди помещения, лишенного окон, высился стеклянный куб, разделенный прозрачной перегородкой на две равные части. В одной стоял стеклянный цилиндр с двумя лабораторными крысами. Стенка другого отсека была открыта, туда и закатили тележку. Женщина продолжала сидеть безучастно, так, словно, происходящее не имело к ней никакого отношения. Она лишь сильнее прижала к себе встревоженную дочку и гладила ее по волосам.