Читать книгу "Ритуальные услуги - Василий Казаринов"

— Бред, конечно, — заметил я, когда она опустила трубку. — Но ты была очень убедительна. Ты вообще всегда убедительна, даже в бреде.

— Вот что, Паша, — деловым тоном тихо проговорила Люка. — Твой отпуск придется продлить. Несколько дней не показывай в конторе носа, пока будут менты торчать, и вообще — трали-вали, кошки срали! — ну, ты понимаешь. Скройся и не высовывайся. И давай дуй отсюда — менты уже выехали, скоро подвалят.

Я выскользнул из офиса, воспользовавшись пожарным выходом, сунул руку в задний карман джинсов в поисках зажигалки и нащупал бумажник Астахова:

Глава 2

1

Улица, на которой располагался указанный в визитке офис, прекрасно знакома, первый рейс Харон совершил именно в ее мутноватых от городской пыли водах: панихида по покойному была заказана в храме, чьи прочные стены мощно, стройно и густо текли вверх, словно застывшие во времени и окаменевшие переливы колокольного звона.

Спустя минут двадцать я был на месте.

У накрытых низкой аркой ворот в церковный двор стоял неопределенного возраста служитель культа в черной рясе, туго прихваченной на поясе тонким кожаным ремнем. Лицо в оправе жидковатой рыженькой бороды неподвижно и казалось тотально вылинявшим от неистового солнцепека — ничего ровным счетом оно не выражало, кроме кромешной какой-то пустоты, и только на удивление теплые, светло-голубые глаза излучали тихий покойный свет. Он держал в руках ладный деревянный ящичек, на лицевой стенке которого был изображен тусклый иконописный лик с невыносимо грустными и беспросветно черными глазами. Достав из кармана одну из одолженных Бэмби десяток, протянул монаху:

— Мне одну, пожалуйста.

Он не шелохнулся и поднял на меня вопросительный взгляд.

— Но ведь вы тут торгуете индульгенциями?

Он никак — ни жестом, ни движением в застывшем лице — не отозвался.

— Извините, святой отец. Настроение паршивое.

— Господь простит, — покорно отозвался он.

— А где брат Анатолий?

Я ничего не смыслю в церковной табели о рангах и потому не уверен, верно ли называю Анатолия братом, — возможно, его стоит именовать святым отцом или, скажем, батюшкой, хотя, конечно, вряд ли. Насколько я понимаю, он исполняет при этом храме какие-то чисто хозяйственные обязанности, во всяком случае в момент знакомства, когда ты задом медленно подавал челн в церковный двор с тем расчетом, чтобы удобней парковаться перед боковым входом в храм, через который вносят гробы с усопшими, он меланхолично мел шершаво шуршащей метлой асфальт во дворе. Таскать гробы в обязанности Харона не входило, делать мне было нечего. Роскошный «Дипломат» с покойником извлекли из чрева челна, отнесли в храм, ты вышел размять ноги и попросил у этого дворника в рясе напиться. Он отвел тебя в длинную пристройку, отгораживающую справа пространство церковного двора от мирских пределов, завел на второй этаж, в тесную келью, она, как видно, служила ему домом, налил кружку воды из глиняного кувшина— такой вкусной воды ты сроду не пил, — Анатолий сказал, что она из какого-то святого источника. Потом мы встречались несколько раз — опять-таки по служебной оказии, когда маршруты Харона выводили к храму, — и подружились.

— Он в мастерской, — сказал проситель подаяний, кивком указав на пристройку, где, как я теперь хорошо знал, на первом этаже располагалась столярная мастерская. Кто его. знает, зачем она нужна храму, — наверное, затем, чтобы выполнять мелкие ремонтные работы.

— Я пройду, ладно? Брат Анатолий обещал меня исповедовать.

Монах тупо уставился перед собой, я прошел в ворота, толкнул тяжелую дверь пристройки, прислушался. В сумрачном и поразительно прохладном воздухе длинного коридора плыл — сладковатый запах свежеоструганного дерева. Я вошел. Анатолий в сатиновом рабочем халате, припудренном древесной пылью, сидел у верстака на табурете, сосредоточенно покусывая торчащую из угла рта травинку, и поглаживал узкой ладонью лежащую у него на коленях отполированную шкуркой небольшую плоскую доску. В другой он держал среднего формата книгу, изредка немо двигал бескровными губами, словно проговаривая про себя впитанные глазами тексты.

— Что пишут новенького? — спросил я.

— Новенького? — поднял на меня глаза. — Ничего. Все то же… Время идет, но ничего в наших пределах не меняется.

Он закрыл книгу, использовав травинку вместо закладки, поднялся мне навстречу.

— Заходите, Павел. Вы как-то странно одеты.

— Я нынче не на работе. Харон в краткосрочном отпуске.

Глядя в его худое и прозрачное, словно освещенное каким-то внутренним светом лицо, я подумал о том, что за время работы скорбным лодочником так и не выучился определять возраст этой братии — Анатолию с равным успехом можно было дать как лет двадцать пять, так и сорок.

— Хороший сегодня день, правда, Павел?

Я быстро скалькулировал в уме личные достижения: сломанный нос — один, колотые раны — три. Неплохо. Но еще, как говорится, не вечер.

— Не то слово, брат Анатолий. Просто замечательный денек.

Ознакомившись с перечнем добрых дел, Анатолий сокрушенно покачал головой и, опустив глаза, уставился в лежащую на его коленях плоскую доску.

— Что это будет? — спросил я.

— Икона… — Он медленно поднялся с табурета, пересек мастерскую и, приблизившись ко мне, дотронулся тонкими пальцами до моего лица, что-то в его странном жесте, в том, как медленно перебирались его пальцы по моему лицу, исследуя его формы и текстуры, было от повадки слепца, познающего незнакомый предмет на ощупь.

Наконец он отступил на шаг, окинул меня невыносимо печальным взглядом, прижал заготовку иконы к груди и скорбно произнес:

— Да, воистину мудро сказано… Тут возможны только два варианта. Иного не дано.

— Чего — иного?

— Да так… — Он вздохнул, вернулся к верстаку, уселся на табурет и принялся полировать шкуркой доску, время от времени постреливай в меня короткими взглядами. — Вы, Павел, на мой взгляд, образцово-показательный продукт наших дней.

— Да уж… — Я встряхнул ворот майки. — Жарковатые стоят деньки.

— Ой, да полно вам! — Анатолий, кажется, начал сердиться. — Вы же все понимаете… — Он отложил доску в сторону. — Вот вы мне только что рассказали, что сломали кому-то нос. И троих людей покалечили.

— Ну… — Я несколько смешался. — Это ведь не со зла. Они сами виноваты.

— То-то и оно, что не со зла, — тихо проговорил Анатолий. — Вами в ваших кровожадных деяниях не злой умысел двигал, так? А нечто такое, чего вы и объяснить-то толком не умеете?

Я присел на табурет и с наслаждением втянул носом сладкие запахи струганого дерева.

— Но ведь вы… — Анатолий сделал долгую паузу, минорность которой была подчеркнута глубоким вздохом. — Вы ведь так и убить могли кого-нибудь из этих несчастных.