Читать книгу "Подземка - Харуки Мураками"

От дома на Матия до фирмы минут сорок. На линии Тиёда я еду от Матия до Нидзюбаси, оттуда иду пешком до Юракутё, пересаживаюсь и еду до Син-Томитё. На работу приезжаю где-то без пяти девять. Рабочий день начинается в 9:20, вот я и оставляю в запасе минут 20-25. Ни разу не опоздала. Почти всегда сажусь в один и тот же поезд.

Вагон битком. На промежутке линии Тиёда от Матия до Оотэ-мати ничего не поделаешь — даже пошевелиться сложно. Подняла руку — да так и осталась стоять. Входишь в вагон, и чувствуешь, как сзади напирают. Бывает, что некоторые специально щупают — так противно!

На станции Оотэ-мати пересадка на разные линии, там вагон пустеет. Но Нидзюбаси — следующая, и почти вся моя поездка проходит в переполненном вагоне. По порядку после Матия — Ниси-Ниппори, Сэндаги, Нэдзу, Юсима, Син-Отяно-Мидзу, Оотэ-мати… нечего и рыпаться. Остается только неподвижно стоять. Оказавшись в вагоне, стою недалеко от входа. Можно к кому-нибудь слегка прислониться и стоя поспать… Да-да, стоя дремлю. Причем не только я — многие. Тихо так закрывают глаза. Все равно не пошевелиться. Хорошо, приятно… Закроешь глаза и покачиваешься вместе со всеми.

20 марта — день происшествия — пришлось на понедельник, верно? Точно, понедельник. Как раз в ту пору у нас в отделе по понедельникам с 8:30 проводились планерки. Приходилось выезжать раньше. Выходить из дома до восьми — где-то без десяти. Села не в ту электричку. Вот что значит раньше — в вагоне было намного свободнее. Было куда набиваться народу. Войдя в вагон, я наметила место между выходом и сиденьем и, как это лучше назвать… прикорнула.

Обычно я сажусь во вторую дверь первого вагона. Прижимаюсь прямо по стеночке рядом с входом и не двигаюсь. Люди выходят и заходят, а я стою — не двигаюсь. Но со станции Нидзюбаси двери открываются с противоположной стороны, и в районе станции Оотэ-мати я перехожу на другую сторону вагона. Там поезд пустеет, и перейти не составляет никакого труда. Такое ощущение, словно вагон проредили.

Вот и в тот день я открыла глаза, собираясь перейти на другую сторону. С закрытыми глазами делать это как-то несподручно (смеется). Очнулась — трудно дышать. Что такое? В груди словно сдавило. Пытаюсь изо всех сил вдыхать, а воздух внутрь не попадает… Странно, подумала я. Верно, слишком рано встала (смеется). Поднялась ни свет ни заря, вот и поплохело. И особого значения не придала. Я — сова, но даже при этом уж слишком тяжко.

Пока двери были открыты, поступал свежий воздух, и было как-то терпимо, но стоило дверям на Оотэ-мати захлопнуться, и стало совсем невыносимо. Не знаю, как это выразить точно, — будто бы что-то сдавливается воздухом. Вроде того, что воздух замер, время и то остановилось.

Мне это показалось странным. Смотрю — люди, что держались за поручни, закашляли. К тому времени вагон опустел, и стояло лишь три-четыре человека. А мне так тяжко, что хочется поскорее оказаться на воздухе — ну когда же этот поезд доедет до станции? Перегон между Оотэ-мати и Нидзюбаси — две-три минуты, но как непросто они дались. Бывает так, что, падая, ударяешься грудью и не можешь дышать. Вдохнуть-то у меня получалось, а выдохнуть — нет. Гляжу: на другой стороне вагона возле дверей лежит предмет, завернутый в газету. И я стою как раз перед ним. Но обратила внимание на него не сразу.

Размером с бэнто, оберточная газета намокла. И просачивается то ли вода, то ли какая-то жидкость. Смотрю, а он вздрагивает в ритме колес поезда. Не так, чтобы явно, но видно, что это — предмет не твердый.

Я родом из простых кварталов, и там купленную в лавке рыбу заворачивали в газету. Вот я и подумала: кто-то купил рыбу и обронил. Но кто будет с утра пораньше покупать и забывать рыбу в вагоне метро? Мне это показалось странным, потом смотрю — какой-то человек тоже с сомнением рассматривает пакет. На вид ему лет сорок, в пальто, по виду — из служащих. И смотрит, будто спрашивает: что же это такое? Но не прикасается.

Тем временем поезд остановился на Нидзюбаси, и я вышла. Все, кто вышел вслед за мной, кашляли. Я — тоже. С чего бы это? Выходят почти десять человек, и все одновременно кашляют. Что-то тут не так, значит, не одна я.

Однако времени у меня уже не оставалось, нужно было торопиться. Сердце колотилось, но я прямо прошла по платформе, а в переходе чуть не задохнулась. Да, двигалась такими мелкими перебежками. Полегчало. Но вместо этого потекли сопли — в три ручья. Правда, на сердце отлегло. Может, сопли — от холода, подумала я. Но внимания не обратила.

А на планерке мне постепенно стало все хуже и хуже. Затошнило. Узнала из новостей про это происшествие в метро, поняла — это однозначно оно и есть. Услышала, и в голове все так и поплыло. Выходит, я — трусиха. Сразу же поехала в больницу Сэйрока. Там часа два пролежала под капельницей. Тем временем у меня взяли на анализы кровь и отпустили домой. Результаты анализов оказались положительными. Я оставалась в той же одежде, зрачки не сужались, просто было неприятно.

Прямо перед вами лежал прорванный пакет с зарином, но вы отделались так легко…

В тот момент было тяжко. Но со временем стало лучше. Как потом сказал мне следователь, я дремала, и это меня спасло. Глаза были закрыты, дыхание мелкое, так что почти не надышалась (смеется). Считаю, что мне просто повезло.

Все обожают скандалы.

Хидэки Соно (36 лет)

Соно-сан работает в токийском филиале некоей фирмы «высокой моды» на Аояма. Сотрудник коммерческого отдела. Мыльный пузырь экономики лопнул, сбывать продукцию торговцам одеждой стало непросто. В последнее время дела едва-едва пришли в порядок. Похоже, он устал от того времени, когда старики таскали за собой молоденьких девушек и демонстративно сорили деньгами, продавая налево-направо дорогие брэнды. Времена сменились, и он успокоился. Вроде наконец-то у нас все вернулось к норме.

Соно-сан говорит, что коммерция — в его характере, но на преуспевающего торговца не похож. Нешумный, производит впечатление склонного к самоанализу спокойного человека. Ни попойки, ни групповые турпоездки с коллегами, ни гольф-туры не любит. Но коммерческий отдел обязывает, и в гольф играть ему приходится. Хотя из него такой гольфист, что, приезжая спустя долгое время на поле и раскрыв сумку с набором клюшек, он спрашивает у окружающих, какой из них бить.

«Не мудрено, что в скучном обществе вроде нашего, где все сломя голову гоняются за прибылями, молодые люди находят пристанище в такой духовной гавани, как религия. Правда, меня самого эта религия не прельщает». После происшествия какое-то время сильно страдал от осложнений, но личной ненависти или неприязни к исполнителям не питает. Почему — не знает сам.

«Работая в индустрии моды, я не испытываю к ней интереса. Быстро окидываю взглядом, что-то выбираю, покупаю, и совсем не сомневаюсь при этом». — Что-что, а одет он был со вкусом.

При экономическом буме одежда продавалась на ура. Нарадоваться не могли. Каждый год ездили всей фирмой отдыхать на Гавайи. Сейчас все обстоит весьма плачевно, несколько раз даже витала опасность разорения. Повылетали в трубу и крупные поставщики, и мелкие торговцы. В такой ситуации как бы мы ни старались, денег не собрать.