Читать книгу "Диверсанты Его Величества. "Рука бойцов колоть устала" - Сергей Шкенев"

— Сугубо отрицательно!

— Почему?

— Стас, а оно тебе надо?

— Но есть же разница между десятью процентами налога и двадцатью пятью?

— Есть! Но пойми, мы не собираемся приходить с огнем и мечом… Нет, в отношении французов это, разумеется, произойдет. Но…

— Всегда возникают эти «но», когда в России заходит разговор о поляках. Скажи, Михаил, вы считаете нас неполноценным народом?

— Честно?

— Да, честно ответь.

— Твои подозрения беспочвенны и не имеют под собой никакой основы, отец Станислав. Но, согласись, зависимость от Ватикана накладывает определенный отпечаток.

— Римский папа…

— А что папа? Сколько у римского папы дивизий?[5]

Ксендз в растерянности не нашел слов и потянулся за бутылкой, но его поползновение на половине пути было решительно пресечено твердой рукой собеседника:

— Господь дает нам свободу воли, но не одобряет ее слабость. Слабоволие суть грех! С этого дня ни капли вина, и так до самой победы! Нельзя же давать послабление страстям, Стас.

Отец Станислав тяжело вздохнул и оставил попытки вернуть утраченное душевное равновесие проверенным способом. Хотя причины, вернее поводы, имелись в превеликом множестве.

Первой, и самой главной, причиной была изначально неправильно выбранная польским ополчением тактика. По договоренности с партизанами шляхтичи пана Пшемоцкого имели право первоочередного захвата неприятельских обозов, следующих во Францию. Но кто же знал, что так называемая «Великая армия» окажется настолько неуспешной? О какой добыче идет речь, если за последние три недели удалось перехватить всего лишь четыре телеги с фарфором и столовым серебром да шестнадцать наполеоновских фельдъегерей с донесениями. Последние, правда, шли от тридцати до пятидесяти рублей в зависимости от важности перевозимого пакета, но разве эта мелочь стоит затраченных усилий?

А вот приложение усилий в правильном направлении и стало второй причиной для головной боли — приходилось вылавливать немногочисленных французских мародеров, отваживающихся отлучиться от главных сил, но против крупных отрядов предпринимать ничего не решались. Не по зубам они, да и не осталось в панах прежней лихости, каковой отличались их предки. И денег на хорошее русское оружие тоже нет. Замкнутый круг, пся крев!

Утро следующего дня.

— Опоздали, как есть опоздали, — вполголоса выругался капитан Толстой, наблюдая за расползающимися по полю вражескими фуражирами. — Говорил же вчера, что нужно затемно выходить. Накрыли бы тепленькими прямо в деревне.

— А если бы не сумели какого часового снять? Тогда что, уличные бои? — возразил Иван Лопухин. — Извини, но сейчас не восемьсот первый год, чтобы в штыковую ходить.

— А как сейчас их ловить?

— Зачем ловить, друг мой Теодор? Вот же они, как на ладони. — Старший лейтенант румян и свеж, будто не случилось бессонной ночи у костра в компании друзей, хорошего вина и трубки. Одно из преимуществ холостого человека — чем больше усилий по растрачиванию здоровья, тем меньше оно страдает. Видимо, не расходуется на жестокую и бесконечную войну с угрызениями совести. — Тем более это не французы, а неаполитанцы из корпуса Ожеро. Бабские чулки на пуговицах видишь?

— Это гамаши.

— Да? Я думал, обычная линейная пехота.

— На ногах гамаши. Не чулки это.

— А похоже. И все равно неаполитанцы. Вот артиллеристы те точно французские.

Федор Иванович не ответил, лишь тихо чертыхнулся, прихлопнув на щеке надоедливого слепня. Так уж получилось, что неприятель занял единственную дорогу, ведущую к зажатому со всех сторон болотами полю, и заросли камыша остались последним подходящим для наблюдения местом. Подходящим, но слишком неприятным из-за обилия кусачих насекомых. Ничего, и это Наполеону зачтется в вину…

— Федя, давай ракетами по пушкам бабахнем?

— Двумя оставшимися? Они же зажигательные, еще хлеба спалим.

— Плохо.

Рожь сжигать Лопухину не хотелось, тем более неаполитанцы работали столь бодро и весело, кое-где даже с песнями, что не стоило отвлекать — самим легче, если снопы уже на телегах. Да и не вояки они… так, погулять вышли. Разбегутся после первого же выстрела. Эх, если бы не батарея, развернутая жерлами в сторону предполагаемой опасности… И ведь угадали, мерзавцы, кавалерии больше негде наступать. Ну не по болоту же?

— Сволочи!

— Что? — переспросил старший лейтенант.

— Закопались, говорю.

С недавних пор французы переняли привычку окапываться при любом удобном случае, и сам черт их нынче из земли не выковыряет: мелькнет порой кто-нибудь и снова спрячется, как мышка в норку. Научены горьким опытом, однако. Раньше, пока догадаются, что под обстрелом стоят, получалось до половины орудийной прислуги выбить, а сейчас… Ну не штурмовать же их, в самом деле, чтобы вылезли?

Федор Иванович наклонился, чтобы поправить завязки плетенных из лозы мокроступов, закрепленных на сапогах. Не самое лучшее средство для передвижения в камышах с точки зрения скрытности, но без них провалишься в болотину по пояс, а вездесущие пиявки постараются воспользоваться моментом. В отношении здоровья, конечно, пиявки пользительны, но ведь норовят залезть в места, природой предполагаемые к особому сбережению.

Пока командир возился с намокшими веревками, Лопухин продолжал рассматривать в бинокль поле с копошащимися неаполитанцами и артиллерийскую позицию. Хорошо сидят!

— Смотри! Что он делает, сука?

Возглас старшего лейтенанта заставил командира батальона поднять голову и замереть в такой нелепой позе, а повыскакивавшие из окопов французы суетились возле пушек. И гулкий топот множества конских копыт не оставил сомнений в их цели. Из камышей плохо видно, но звонко протрубивший охотничий рожок развеял последние сомнения — лишь в шляхетском ополчении пренебрегали сигнальными горнами в желании жить и воевать по примеру благородных предков.

Мощно бабахнуло и окуталось дымом первое орудие, скорее всего гаубица, за ней затявкали четырехфунтовки. Семь пушек прямой наводкой на узкой дороге… Картечь визжит, только пролетая рядом на поле боя, а чуть в стороне, откуда наблюдали Толстой с Лопухиным, ее не слышно, все сливается в сплошной рев, заглушающий иные звуки. Все звуки, включая ржание умирающих лошадей и человеческие крики. Ничего не видно, но они есть, эти убитые и раненые. Не могут не быть. Вот за фашинами перед батареей возник кто-то в кунтуше и шапке с фазаньим пером… исчез… Появился другой… пропал.

— Давай, Ваня! — Отдача толкнула капитана в плечо, и человек в синем мундире упал лицом в зарядный ящик. — Дава-а-а-й!