Читать книгу "Ниндзя - Гейл Линдс"

Спустя много лет, в старой замызганной лавке на узенькой токийской улочке, где торговали гравюрами укиёэ, Николас натолкнулся на гравюру, которая называлась “Конец самурая”. На ней была изображена смерть отчаявшегося воина, у которого взрывом вырвало из рук большой меч катана. Наверное, Николас увидел в этом образе первого мужа своей матери, павшего жертвой исторической неизбежности.

Мать Николаса всегда держалась в стороне от политики. Она вышла замуж по любви, едва ли здесь мог быть какой-то расчет. После разгрома японцев в Сингапуре, после смерти мужа весь ее мир превратился в жуткую пустыню. Но она твердо знала, что жизнь принадлежит живым. Человек оплакивает утраты и продолжает жить, исполнять свою карму. Нет, Цзон не верила в фатальное предопределение, как ошибочно полагали многие ее знакомые не-японцы. Просто она умела смиряться с неотвратимыми ударами судьбы.

Но тогда она почувствовала себя затерянной в грохочущем море артиллерийского огня и рвущихся мин. Беззащитный прекрасный цветок, подхваченный неодолимым вихрем.

По иронии судьбы Цзон встретила отца Николаса в том самом кабинете, который прежде принадлежал ее погибшему мужу. Она пришла туда в поисках убежища, как приходят в буддийский храм, неприкосновенный для пламени войны. Наверное, это было одно из немногих знакомых ей зданий, уцелевших в Сингапуре. Странно, но ей никогда не приходила в голову мысль бежать из этого города; она целыми днями бродила по его улицам, ежеминутно подвергая свою жизнь смертельной опасности.

Город был так сильно разрушен, что женщина не смогла отыскать даже руины собственного дома. Повсюду громоздились груды камней, по улицам бродили бездомные дети. Глядя на них, Цзон невольно вспоминала свое счастливое детство, новогодние праздники, когда на время можно было почувствовать себя свободной от всех забот и запретов. Эти воспоминания бередили ее разум.

Цзон бесцельно ходила по дымящимся улицам и инстинктивно ныряла в черные проемы разрушенных домов, едва заслышав топот тяжелых солдатских сапог — неважно, кто это был, японцы или англичане. Каким-то чудом ей удалось остаться в живых.

“Карма”, — говорила она впоследствии.

Ей помогло выжить сострадание китайцев, которые останавливали бедную бродяжку и кормили как ребенка: вливали в ее слабые губы жидкий рисовый суп и утирали подбородок; Цзон уже не могла делать этого сама. Она ночевала в канавах и давно забыла, что такое ванна. Если случалось проходить мимо проточной воды — в городе оставалось несколько еще не разрушенных фонтанов, — она совала пальцы под струю и подолгу разглядывала их, словно видела впервые. Когда шел дождь, Цзон неподвижно стояла и смотрела вверх, на угрюмо клубящиеся облака; наверно, она надеялась увидеть там проблеск божества.

В то утро, когда Цзон появилась в штаб-квартире гарнизона, отец Николаса был поглощен тяжелыми мыслями. Мало того, что его войскам предстояло подавить последние очаги сопротивления японцев, согласно новому приказу, британским солдатам вменялось в обязанность патрулировать город, чтобы предотвратить яростные столкновения, снова вспыхивающие между китайцами и малайцами, которые с давних пор вели необъявленную войну. Солдатам оставалось на сон не более полутора часов в день; так больше продолжаться не могло, и полковник напряженно искал решение, которое позволило бы уклониться от выполнения приказа. Он уже почти сутки не поднимался из того самого деревянного кресла, которое последние три года принадлежало покойному коменданту японского гарнизона. Полковник так никогда и не смог объяснить себе, каким образом этой полубезумной женщине удалось проникнуть в его кабинет через тройную охрану. Но в первую минуту он об этом не думал; когда незваная гостья появилась перед его письменным столом, офицеров поразил не столько сам факт ее неожиданного появления, сколько реакция полковника.

— Данверс! — обратился он к адъютанту, — Принесите сюда койку, бегом!

Адъютант вылетел из кабинета; полковник подошел к женщине, уже терявшей сознание, и подхватил ее.

— Сэр? — начал лейтенант Макгиверс. — Что касается...

— Ради Бога, найдите мне мокрую тряпку, — раздраженно гаркнул полковник. — И давайте сюда Грея.

Гарнизонный хирург Грей, высокий нескладный человек с пышными усами, появился в ту минуту, когда Данверс пытался втащить койку в узкий дверной проем.

— Помогите ему, Макгиверс, — сказал полковник лейтенанту.

Вдвоем они внесли койку в кабинет.

Полковник поднял женщину и осторожно опустил на койку, успев разглядеть под слоем грязи тонкие черты ее азиатского лица. Затем он уступил место Грею и вернулся за свой стол, искоса поглядывая на хирурга. Наконец, Грей отошел от койки.

— Лейтенант, — устало проговорил полковник, — все свободны до завтрашнего утра.

Когда они остались одни, полковник спросил у Грея:

— Ну, как она? Хирург пожал плечами.

— Трудно что-нибудь сказать, пока она не придет в себя. Безусловно, эта женщина перенесла шок. Но я не удивлюсь, если хорошая пища и покой быстро поставят ее на ноги. — Он вытер руки тряпкой. — Послушайте, Денис, у меня полно раненых. Если будут трудности, пришлите за мной Данверса. Но я думаю, вы справитесь и без меня.

Полковник вызвал Данверса и отправил его раздобыть горячего бульона и курятины. После этого он склонился над койкой, глядя на мягкое биение пульса на тонкой шее.

Очнувшись, Цзон увидела лицо полковника. Как она потом рассказывала Нику, ее сразу же поразили глаза этого мужчины. “Я никогда не видела таких добрых глаз, — говорила она легким певучим голосом. — Синие-синие. Я и не знала, что такие бывают. Может, эти синие глаза и вернули меня к жизни, Я вдруг вспомнила долгие дни после гибели Цуко; они прошли передо мной, и обрывочные эпизоды, наконец, сложились в законченную картину. С меня спада пелена, и в голове прояснилось. Мне показалось, что все это было не со мной, словно я смотрела кинофильм, запечатлевший ужасы последних дней войны. Увидев твоего отца, я сразу же поняла, что он — часть моей кармы: ведь я совершенно не помнила, как туда добралась, как проскользнула мимо британских солдат”.

В конце дня полковник отвез Цзон к себе. Город задыхался от клубящейся в долгих изумрудных сумерках пыли; по улицам грохотали джипы, вдоль тротуаров маршировали солдаты, а китайцы и малайцы останавливались и пропускали их, молчаливые и непроницаемые, в вечных холщовых шортах, подвязанных веревками, и в треугольных тростниковых шляпах.

Полковник вызвал джип, хотя чаще предпочитал возвращаться пешком. Вполне понятно, что начальство не было в восторге от его пеших прогулок, и к нему были приставлены двое солдат, которые сопровождали полковника до самого дома. Он считал это ужасным расточительством в условиях нехватки людей, но ничего не мог изменить.

Вначале полковнику выделили огромный особняк на западной окраине города, но очень скоро он понял, что не сможет вынести близкое соседство мангровых болот с наветренной стороны жилища. Поэтому он присмотрелся и вскоре нашел для себя новый дом — не такой большой, но гораздо удобнее. Дом стоял на холме, что очень нравилось полковнику — с холма открывался прекрасный вид на Букит-Тима, самую высокую точку Сингапура. За массивным гребнем скрывались черные воды пролива Джохор, и дальше — Малайзия, южная оконечность огромного азиатского континента. В самые жаркие и влажные дни, когда рубашка прилипала к коже и пот заливал глаза, когда весь город дышал тяжелыми испарениями, как тропический лес в сезон дождей, полковнику казалось, будто Азия всей своей огромной массой медленно надвигается на него, обволакивая покрывалом из бесконечных болот, комаров и людей. В такие дни усиливалась застарелая боль в шейных позвонках.