Читать книгу "Клуб «Алиби» - Франсин Мэтьюз"

Он оставил машину прямо перед моргом, Пети встал перед машиной, подняв пистолет, как будто в любой момент из-за угла могли выскочить нацисты.

— Не волнуйтесь, босс, — сказал старый француз, пожевывая сигарету уголком рта. — Я постерегу машину.

— Буллит — твой босс, — повторял ему много раз Херст. — Боб Мерфи — твой босс. Согласно этому тотемному столбу я располагаюсь ниже.

Но Пьер Дюпре не обратил на это внимания, и обращение «босс» накрепко прилипло к нему, несмотря на все попытки Херста.

Одно время морг был знаменит своим анатомическим театром, salle d'exposition[23], где тела выкладывались на мраморные плиты, омываемые снизу холодной водой Сены, природный способ охлаждения. Более миллиона туристов каждый год собирались поглазеть на это жуткое зрелище, некоторые из них получали почти сексуальное удовольствие от увиденного. Но в 1907 году salle закрыли, да и эротические пристрастия Херста были из другой области. Везде стояли носилки, некоторые были прикрыты, некоторые выставлены для опознания: женщины любой внешности и возраста, бессмысленно глядящие в никуда. Хорошо одетые женщины, женщины, которые успели накраситься, прежде чем посадить своих детей в поезд Красного Креста и направиться в Париж, женщины, которые, быть может, мечтали о посещении магазинов на Рю Сент-Оноре, перед тем как взять билеты и стать беженцами. Женщины в возрасте, одетые в черное, женщины, которым было не больше двадцати. Одна девушка лежала лицом вниз, черные вьющиеся волосы спутались на затылке. Херст посмотрел на ее острые выступающие лопатки из-под летнего платья; смотрел на ее бледную кожу. Ему не хотелось видеть ее лица.

— Стилвелл, — произнес человек в белом халате с планшет-блокнотом в руке, провожавший его в передний зал. — Доктор Мориак проводил вскрытие. Tant pis[24], доктор ушел обедать.

Херст оставил Пети сторожить «бьюик», окруженный толпой мальчишек, чьи родители еще не выслали их из Парижа, и проследовал за доктором в кафе рядом с железнодорожной станцией. У Мориака были мягкие черты лица, роскошные усы и голова в форме яйца, как у Буллита, и сияющая торпедообразная лысина. Он предложил Херсту присоединиться к обеду из жареного ягненка, бобов, молодого картофеля и белого вина из Лотарингии; от еды Херст отказался, но присел на стул напротив доктора.

— Вы хотите знать, когда отдадут тело, да? — мягко сказал Мориак, отправляя в рот кусочек нежного розового мяса. — Его семья — в Америке?

— Для посольства это — обычное дело, — согласился Херст. — Но посол лично заинтересован в этом деле.

— Понятно. Ему нравятся pedes[25]?

Херст проигнорировал провокацию и произнес:

— Посол знаком с отцом Стилвелла.

Мориак надул губы, кивнул и принялся за картошку.

— Что вы хотите знать?

— Как он умер?

Карие глаза доктора взглянули прямо на него с нескрываемым злорадством.

— Он затрахал себя до смерти.

— Доктор…

— Хотите подробностей? Молодой человек умер от сердечного приступа. При осмотре его сердца можно было понять, что оно всю его жизнь не отличалось особым здоровьем. Возможно, повреждение сердечных клапанов вследствие перенесенной в детстве болезни. Ревматический полиартрит. Скарлатина. Не могу сказать. Касательно содержимого его желудка, то я бы добавил, что он проглотил столько порошка из шпанской мухи, что хватило бы и слона свалить.

Увидев выражение непонимания на лице Херста, доктор нетерпеливо добавил:

— Вы называете их шпанскими мушками. Считается, что они стимулируют потенцию, так? Но это средство местного применения, просто для d'excitation[26], не для приема внутрь. У молодого Стилвелла должно было быть сильное расстройство кишечника перед тем, как он умер. Воспаление внутренних органов очень сильное. Также это объясняет и то, почему пенис был все еще активен после смерти. Он был просто naif[27]или дурак, и поплатился за это.

— Мог ли он проглотить это ненамеренно? Скажем… в напитке?

Мориак пожал плечами, работая челюстями.

— Возможно. Желудок был не слишком полным. Остатки обильного обеда, бифштекс.

— Какие-либо следы насилия на теле?

— Конечно, его били, но мы должны принимать во внимание, что это нормально для той компании, в которой его нашли. Его руки были связаны, я видел шрамы на запястьях. Шрамы кровоточили, так что он вряд ли получал удовольствие от подобных забав.

У Херста все сжалось внутри. Связан и отравлен, возможно, он стал невольным свидетелем повешения человека по имени Жако, и его слабое сердце, готовое выскочить из груди от страха, — вот последние моменты жизни Стилвелла. Может, ему рот заткнули, чтобы он не кричал?

— Если я принесу вам бокал из квартиры Стилвелла, вы сможете определить, был ли напиток отравлен шпанскими мушками?

Мориак допил вино.

— Вы путаете меня с химиком, monsieur le diplomate[28]. Советую вам обратиться к этому специалисту. А я должен возвращаться к работе. Как вы заметили, морг переполнен — гнусные немцы — я уезжаю из Парижа сегодня ночью.

— Les vacances[29]? — спросил Херст с иронией.

— Mais oui[30], — Мориак был невозмутим. — К другу, его дом расположен на границе с Испанией. Я сообщу полиции, что смерть Стилвелла произошла вследствие естественных причин. Можете отправлять его домой, когда захотите.

Глава одиннадцатая

— Мистер Моррис уже пришел? — спросил Макс Шуп.

Мадам Ренар, женщина, которая действительно была управляющей парижского филиала «Салливан и Кромвелл», чуть не подпрыгнула, когда Шуп неожиданно появился за ее столом. Она ненавидела его бесшумную походку, ей казалось, что он за ней подглядывает. Почти двадцать лет ее идеально завитая светловолосая голова склонялась, как при молитве, за столом в приемной, придавая жалкому интерьеру здания некоторый шик. Мадам не жаловала американцев — инфантильных, постоянно подтрунивавших друг над другом, слишком громко разговаривавших, с чересчур раскованными и фамильярными манерами. Своим стандартам она выучилась от матери, неприступной женщины, и в кровати Томаса Кромвелла — старшего партнера-основателя «С. и К.», который открыл парижский филиал прежде всего для собственного удобства. Мсье Томми, как называла его Джейн Ренар, большую часть жизни провел в своей огромной квартире на Булонском бульваре, пережил невзгоды гражданской войны, переехав в Ритц, после чего три года тому назад уплыл в Нью-Йорк, чтобы никогда уже не возвращаться. А мадам Ренар в своем безупречном платье осталась, и весь мир превратился в предмет ее презрения.