Читать книгу "Чеченский след - Фридрих Незнанский"

— Это была девушка из десятого класса! Нас, первачков, десятиклассники за ручку провели в класс. Меня вела самая красивая девушка в школе! Все смотрели только на нас! Потом целый год я на каждой перемене обязательно бегал к дверям десятого класса смотреть на нее. У нее был парень, с которым она дружила. Он меня не ревновал. А один раз они взяли меня с собой на новогодний вечер. В нашей школе. У нас же, у малышей, был только утренник, а у них настоящий новогодний бал. Мы вместе пришли в школу… Только меня не пустили. И они повели меня обратно, домой. До сих помню, как весело мы шли по бульвару. На самом деле мне от школы до дома только трамвайные пути на улице Красных Фронтовиков перейти. Но мы-то шли самыми долгими окольными путями! Сидели в беседке. Ее парень все время что-то смешное рассказывал. Я просто по земле катался от смеха! Домой меня привели всего грязного! Я мечтал вырасти поскорее. Чтобы снова встретиться с ней. И вырос…

— А она постарела! — обрадовался такому финалу Баклан.

— Не очень, — смутился Аслан. — Но… У нее своя семья, куча детишек, наверное.

— Так ты ее больше не видел? — поразился седой.

— Говорят, что она с мужем и с родителями уехала в Турцию.

— Да поможет ей Бог! — заключил рассказ старик.

С этого дня Аслан стал регулярно рассказывать о своей счастливой довоенной жизни. О друзьях-товарищах, о мальчишеских проделках, о семейных поездках к старикам в деревню. О похоронах дедушки и бабушки. О старой учительнице музыки, которая так и не сумела выучить маленького Асланчика игре на пианино. Камера слушала с интересом. Все было уже переговорено, рассказано… Поэтому новый человек воспринимался как кладезь информации.

— Асланчик упрямый, как ослик, — горестно приговаривала она. — Легче собаку научить разговаривать, чем заставить его выучить гаммы. Не зря говорят, что в музыканты нужно выбирать только еврейских детей. Они исполнительные и послушные! Не то что вы, чеченцы!

Аслан рассказывал, словно перелистывал давно потерянный старый альбом с фотографиями.

9

Ковалев оказался молодым человеком высокого роста, с семитской внешностью, лет этак на семь старше меня и не очень походил на следователя. Хотя кто знает, как должен выглядеть следователь? Не всем же быть похожими, к примеру, на моего друга Александра Борисовича Турецкого. Ковалев обладал типичной внешностью «ботаника», чему немало способствовали его очки. Именно не профессора там, не академика, не просто умного человека, а «ботаника», что у любого нормального человека вызывает легкое и необъяснимое отвращение. Вот и этот — вроде и придраться не к чему: и выглядит прилично, и сам из себя не убогий, не хромой, а все равно я почувствовал некоторое внутреннее напряжение.

— Здравствуйте, — улыбаясь, протянул мне руку Ковалев.

Пришлось пожать. Впрочем, может, я зря так? Внешность — она обманчива. Посмотрим.

— Здравствуйте, — произнес в ответ я, ничем не выдав свое к нему первоначальное отношение. — Я по делу Магомадова.

— Конечно, я помню, вы звонили. Я так понял по нашей с вами телефонной беседе, что вы всерьез полагаете защищать Магомадова?

Я искренне удивился:

— Да, вы правильно поняли. Я же его адвокат.

Он покивал:

— Конечно, конечно. Только неужели вы думаете, что сумеете доказать его… — Ковалев помялся, — невиновность?

— Это моя работа, — пожал я плечами.

— Однако, несмотря на вашу и ваших коллег работу, по закону… м-м… «преступник должен сидеть в тюрьме».

— Суда еще не было, — сухо возразил я. — А потому Магомадов не преступник.

Я не понимал, почему Ковалев играет со мной в кошки-мышки, к чему все эти прописные истины. Нам обоим вроде не по двадцать лет.

«Ну-ну, — подумалось мне. — Попробуй догони».

— Ну, суд как раз не проблема, — усмехнулся Ковалев.

— И доказательств у вас опять же нет.

— И доказательства будут, — с легкостью возразил Ковалев. — Вы же отлично понимаете… м-м… что доказать в наше время можно все что угодно. Что небо черное, а земля белая, и наоборот. Все зависит только от желания.

— Чьего желания?

— Желания того, кто имеет власть.

— Марченко, например, — брякнул я наугад, чтобы окончательно проверить свою пока единственную версию. И не промахнулся.

— Марченко, например, — повторил Ковалев, но уже с утвердительной и несколько издевательской интонацией.

Ничего, хорошо смеется тот, кто смеется последним.

— То есть вы даже и не скрываете, что дело сфальсифицировано? — Я даже не очень удивился его наглости. Такие мне уже попадались. К сожалению, чаще, чем хотелось. Уверенные в собственной силе индюки. Правда, из-за этого-то индюки и попадают обычно в суп. Не все, к сожалению…

— Ну вы же неглупый человек, — ответил Ковалев, хотя вряд ли он на самом деле так считал. — Рано или поздно сами бы догадались.

— Тем не менее я бы хотел ознакомиться с материалами дела.

— Пожалуйста, — пожал плечами Ковалев, вытаскивая из ящика письменного стола папку.

Я открыл ее и углубился в чтение.

С самого детства Саша Ковалев испытывал ко всем окружающим его людям какую-то необъяснимую легкую брезгливость. Сам же патологически стремился к абсолютной чистоте и аккуратности — причем не только в собственном внешнем виде. Все, что он делал, также должно было отличаться абсолютной законченностью, завершенностью. Может, с точки зрения общепринятой морали не все его поступки были правильны и кристально чисты, но они вели прямой дорогой к его цели. Цель эта формулировалась поначалу довольно просто — выбиться в люди. Выбраться из подмосковного Серпухова, где никогда и ничего не произойдет, выбраться из своей нищей семьи, где спивающаяся мать и двое младших сестер-двойняшек, а про отца никто и никогда не вспоминал. Ну а советская школа в те времена легко открывала дорогу тем, кто был согласен на любые средства в достижении цели. А Саша Ковалев был согласен.

Он старательно учился и, разумеется, был отличником. Принимал активное участие в пионерской, а потом и комсомольской жизни, ездил на районные олимпиады и на некоторых даже побеждал. Но, несмотря на всю его старательность и отличную учебу, его не слишком жаловали учителя, не говоря уж об одноклассниках. Те поначалу даже подкарауливали его в темных углах, чтобы как следует избить. Но после этого Ковалев не менее жестоко мстил им, благо он был и сам не слаб. И к тому же злопамятен. Так что через какое-то время избиения прекратились и одноклассники просто старались держаться от него подальше. Ковалев, правда, не слишком страдал от этого бойкота.

В десятом классе он похоронил мать — с некоторым облегчением даже: ее пьянство и, скажем так, не самый достойный образ жизни портили Александру Ковалеву репутацию в комитете комсомола. Сестер он пристроил в швейное училище, так как никаких особых надежд они не подавали.