Читать книгу "Грибной дождь для героя - Дарья Вильке"

— И вообще, детка, — говорила Бабтоня, — Бетховен тоже был глухой. А еще Сметана и Брюллов, Гойя и Циолковский, Жюль Верн — и много кто еще.

Послушать Бабтоню, так только глухие и были гениальными.

И это утешало, даже если и было неправдой.

«Тому, у кого есть Бабтоня, уже не нужны никакие друзья», — думала в такие моменты Ринка. И причин для этого — сколько хочешь.

Во-первых, Бабтоня была геологом. Она, кажется, знала наперечет все камни.

Можно было притащить ей осколки из ручья у Детского городка, которые чудесным образом оказывались гранитом или кварцем. Земля в рассказах Бабтони становилась живой, похожей на слоеный торт, где в слоях записана вся история планеты. Когда-то, до пенсии, Бабтоня ездила далеко-далеко — даже в Казахстан — и искала воду. Встречалась с ядовитыми змеями и шаровыми молниями («Главное, детка, застыть и не двигаться, — учила она Ринку, — она облетит тебя и пойдет прочь»). Плавала в разных морях, видела настоящие египетские пирамиды и каталась на корабле по Нилу.

Во-вторых — Бабтоня была самой лучшей бабушкой. Она никогда не ругала и не наказывала — высокомерного «и как это называется?» было достаточно, чтобы привести в чувство кого угодно.

На нее хотелось быть похожей, хотелось ей понравиться и заслужить ее одобрение.

Другие бабушки заставляли детей доедать все до последней крошки, а Бабтоня только пожимала плечами и гортанно, будто передразнивая кого-то, говорила: «Значит, не голоден».

У Бабтони чудесный голос, который Ринка слышит замечательно — даже если та говорит шепотом. Слова Бабтоня произносит так мягко, что они превращаются во вкусный, мягкий пирог. Булочная у нее становилась «булошной», коричневый — «коришневым», а сердечный — «сердешным». Сказанное ею хочется повторить, попробовать на вкус.

Даже к лору с Бабтоней ходить было приятнее. В полутемной комнатке, где нужно проверяться на аудиометре, всегда грустно, будто ты вдруг оказался один-одинешенек в открытом космосе. Издалека, из кончиков маленьких проводов, засунутых в Ринкины уши, почти неслышимым писком из гулкой бесконечности появлялся звук. Сначала он был призраком — звучит? Нет? Потом неумолимо приближался, разрастаясь, когда уже спутать его ни с чем было нельзя. Тогда Ринка поспешно жала на специальную кнопочку, будто от ее быстроты хоть что-то зависело.

В комнатке были только Ринка и ее глухота. Ну и мысли про слуховой аппарат, который ей справят «когда будут деньги». Но она надеется, что деньги заведутся нескоро — ведь аппараты большие, уродливые. Если их надеть на ухо, еще больше видно, что ты глухой.

Потом Ринка выходила из кабинета — и глухоты как не бывало, а жизнь становилась похожей на разноцветные шарики, рвущиеся в небо, — ведь в коридоре сидела Бабтоня.

Больше всего Ринка любила времена, когда родители работали много и их со старшей сестрой Ритой отвозили к Бабтоне на целые дни — с ночевкой. Или когда мама с папой уезжали куда-нибудь и Бабтоня оставалась у них надолго — «присматривать за детьми».

— Баб, это Маша, она пришла к нам пообедать! — орала с порога Ринка. Бабтоня выглядывала из кухни — в цветастом фартуке, седая прядь волос курчавым барашком на лбу — и говорила:

— А я как чувствовала — вон сколько мяса натушила!

Можно было привести кого хочешь к обеду — и гостей принимали так, будто ждали их всю жизнь.

Еще можно было прибежать ранним утром, шлепая босыми ногами по блестящему паркету, забраться под теплую перину — ее Бабтоня каждую весну распарывала, чистила и сушила, и оттого перина была мягкой, такой мягкой, что в нее хотелось завалиться даже днем, когда кровать стояла, красиво заправленная и торжественная, — и слушать бесконечные рассказы.

С ней можно было гулять по осеннему лесу, зарываясь сапогами — по колено — в желтые и красные листья. Вскидывать ноги, поднимая шуршащий вихрь, хватать руками сухие листья — сколько унесешь — и вскидывать вверх так, что перехватывало дыхание. А потом стоять и смеяться от счастья, когда листья, кружась, будут падать на плечи, на лицо и даже на шапочку-тюрбанчик Бабтони. И тогда она тоже смеялась — утробно, гулко, раскатисто и так заразительно, что немедля хотелось смеяться до бесконечности — пока хватит дыхания и не заболит живот.

Рубя капусту для своих знаменитых пышных пирогов, Бабтоня напевала любимую песню про «…в Москве, в отдаленном районе, двенадцатый дом от угла, хорошая девушка Тоня согласно прописке жила». Ринке — она знала всю историю наизусть — очень жаль было автора-дурачка, который от робости отправил признаться девушке в любви вместо себя своего лучшего друга.

Короче, такой бабушки не было точно ни у кого в Ринкином классе.

Машка Тыкобинец, к примеру, завидовала Ринке черной завистью. Ей приходилось обманывать свою бабушку, даже если нужно было съездить в зоомагазин или там сходить в гости. Ее никуда не отпускали — а по воскресеньям бабка драла Машку ремнем.

Когда Машка приходила с Ринкой к Бабтоне в гости, она первым делом проверяла, на месте ли шкаф. Шкаф Бабтони казался волшебным — будто оттуда вот-вот появится разноцветный Арлекин, или бледная фея, или, на худой конец, — ведьма на метле.

Он стоял на тесной кухоньке, сразу по левую руку от входа. Его перевезли в квартирку на окраине города из старой, еще дореволюционной квартиры у Парка культуры, и он был самым старым в семье — даже старше Бабтони.

Его купил Ринкин прадедушка, когда еще правили цари.

Время будто въелось в шершавую, слово грецкий орех, древесину шкафа и пахло изнутри шоколадом, ванильным кремом, лавровым листом и пряностями. А внутри прятались заветные сокровища: старая деревянная кофейная мельничка, после которой кофе пах дубовой бочкой, хрустальная вазочка с виноградным сахаром и синие карловарские «носики». Из них было так здорово пить вечерами чай с молоком — на последних глотках разрешалось даже чуть-чуть прихлебывать — иначе как выпьешь до дна?

Ринка окончательно повеселела. Да ну их, пусть смеются, а мы сегодня пойдем гулять, и Бабтоня расскажет новые истории. И еще папа сказал, что на лето сняли дачу — на ней будем жить прямо до школы. С Бабтоней. Дача очень старая, с большим чердаком, а рядом — большое озеро и лес, в котором, говорят, даже водятся лоси. Родители тем временем сделают ремонт в квартире и съездят на юг — «врач рекомендовал отдохнуть от стресса, семьи и всякого такого». Но главное, главное — это целое лето с Бабтоней.

В дверь позвонили два раза, а потом дробно, причудливой мелодией, — затарабанили.

— Ба, дед Толик пришел!

Да, еще — к шкафу, пирогам и прочим чудесам — у Бабтони был дед Толик.

Он приходил к ней в гости и часами сидел на кухне, под стеной, увешанной жостовскими подносами — Бабтоня собирала их давно и страстно: маленькие, большие, старые, новые. Со старых Ринка иногда-тайно отколупывала крохотные кусочки эмали, там, где эмаль топорщилась тоненьким кружевом.