Читать книгу "Зовите меня Апостол - Р. Скотт Бэккер"

— Напротив, — возразил я. — Вы им показались открытыми и доброжелательными. Конечно, они вас ненавидят. Считают вашу «Систему отсчета»… ну, вроде чудовищного мошенничества, обмана…

Я говорил, а мой голос ложился на мерные, хриплые вздохи Агаты, чьи легкие заставляла расправляться машина. Я смолк — к горлу подкатила тошнота.

— Мистер Мэннинг, вам нужно понять нас, обязательно. Если не поймете — потратите зря время и силы, исследуя нас, копаясь в наших делах. А ваши силы и время нужны Дженнифер. Для нее это вопрос жизни и смерти.

Ишь, понес про мой долг и образ мысли. Правило номер один любого частного сыщика: врут все. Без исключения. Вспомните-ка: когда рассказываешь о себе, всякий раз тянет хоть чуть-чуть да приукрасить. То конец на сантиметр длиннее, то тачка на год моложе. А уж когда настоящие тайны за душой — тяга приврать неодолима.

Я ухмыльнулся через силу. Пожал плечами.

— Думаете, мне хочется вас закопать? Свалить все шишки на тех, кого удобнее представить виноватыми?

— Мистер Мэннинг, а почему бы нет? Людям свойственно поступать сообразно своей природе.

— Кому бы вы говорили.

Снова снисходительная усмешка.

— Именно потому я и хотел представить вас Агате, чтобы помочь вам осознать, как нечто очевидно трагичное в вашей системе отсчета может быть поводом для радости в нашей.

Вот тогда меня проняло… знаете, ощущение ледяной дыры в желудке, будто нашел трубку, набитую крэком, в рюкзаке у племянника.

— Повод для радости?

— Звучит, конечно, дико. Но, как мне кажется, уж вы-то меня прекрасно поняли.

— Я вас понял? В каком смысле?

— Вы-то сами нередко испытываете вовсе не те эмоции, каких от вас ожидают окружающие.

Упс! Умеет же яйцеголовый ухватить за самое то! Если он уж меня, прожженного циника, сумел с налету раскусить и до костей пробрать, вряд ли его паства такие уж круглые идиоты. Впрочем, Альберт об этом мне и твердил.

Мы покинули комнату, пошли по залу.

— Представьте себе общество, живущее лишь для себя, не имеющее ни признаваемого всеми смысла, ни назначения, где ничто не считается важным и все признается равно допустимым. Представьте общество, оценивающее все крайности и обыденности человеческой жизни, от убийств и насилий до ежедневного сна и испражнения, так же, как гурман оценивает блюда в ресторанном меню, — как предметы потребления, и не более того…

Баарс распахнул стеклянную дверь, выводящую на небольшую террасу с единственным столиком — крошечное укрытие, тенистый уголок. Лишь с краю сквозь балюстраду пробивалось вечернее солнце. Я уселся в предложенное кресло — плетеная лоза на тяжелой железной раме. Пахло мятой, остывающей к вечеру землей. Столик загромождало блистающее фарфоровое войско — мистер профессор намеревался опоить меня чаем. Это бледное варево я зову «кастрированным кофе».

— В школьном детстве вам приходилось читать сказку о Красной Шапочке? — осведомился Баарс, разливая чай по изящным чашечкам.

— He-а. Я любитель Винни Пуха.

Снова улыбнулся загадочно и снисходительно.

— А после школы перечитывали «Винни Пуха»?

— Конечно нет.

— А почему?

Когда ж ты наиграешься, яйцеголовый?

— Глупая книжка. Понравиться может только дебилам и маленьким детям.

— Именно! — воскликнул Баарс.

Ненавижу, когда меня ловят на слове, подначивают и заманивают. Тогда я становлюсь раздражительным и даже ядовитым. Но я уже говорил вам: мир этих людей перпендикулярен нашему, и профессор Баарс — единственная дверь туда.

— Не понимаю вас…

— Иногда для понимания требуется невежество.

— Все равно не понимаю.

— Наши жизни в определенном смысле — рассказ наподобие «Винни Пуха» или «Красной Шапочки». Их можно понять и принять лишь с такой точки зрения, откуда многое не видно и неизвестно.

— И что вы этим хотите сказать?

— Что все видимое вами — нереально.

— Это как в «Матрице»,[16]да?

Наверное, в моем голосе явственно послышалось: «Вот и приплыли». — Баарс разразился хохотом. Отсмеявшись, пояснил:

— Не совсем, не совсем. Наш мир — не компьютерная подделка, а скорее театр, где вокруг — сплошь декорации, а актеры так захотели вжиться в роль, что забыли о себе настоящих. У всех нас своя роль, мистер Мэннинг. Даже у вас.

Я выдавил улыбку, стараясь задушить рвущееся наружу веселье и изобразить восхищение.

— А, нечто вроде методы Станиславского, возведенной в абсолют.

— Поверьте мне, мистер Мэннинг, я знаю, насколько безумными кажутся мои слова.

Отлично! Как раз подходящий момент чаю отхлебнуть, пока мистер профессор не принялся за объяснения.

— Поверьте мне, мистер Баарс: есть разница между вашим представлением о ваших словах и тем, как их воспринимают другие.

— Есть, конечно. Но вдумайтесь: так ли уж различаются мои представления с обычными для верующих? Я говорю всего лишь: где-то за пределами нашего зрения существует мир более правдивый, настоящий, мир истины. Разве и христиане, и буддисты, и мусульмане, и индуисты говорят не то же самое? Если мои слова кажутся безумными, то лишь потому, что за ними не стоит многовековой традиции, их не принимают как истину по умолчанию, в силу давней привычки.

Гребаные профессора философии. Зачем им позволяют копаться в мозгах недорослей?

— А вы знаете точку, с какой виден ваш правдивый мир?

— Именно! Истинную систему отсчета, в которой мир предстает настоящим. Мы называем этот мир «скрытым».

— Значит, по вашим словам, вы — просто обыкновенный верующий, по-своему увидевший Бога?

Но еще не окончив фразы, я понял: глупости говорю. Рай здесь вовсе ни при чем. Этот парень верит: в наших головах все перевернуто, все навыворот. Мы словно на прогулке в мире диснеевских мультиков, вот только память о реальности стерта и диснеевская мультяшная подделка нам кажется настоящей. Традиционными верами здесь и не пахнет.

— Да! Именно!

Баарс захихикал. Я его смех уже всей душой возненавидел. Слышишь и чувствуешь себя будто в школе для дебилов, пытающихся затвердить, что бумажкой нужно вытирать попу, а зубную щетку совать в рот.

— Но вы же не зовете себя ни христианами, ни буддистами. Так в чем же отличие?

Ага, посерьезнел.

— В том, что истинная система отсчета есть! Она существует — я был в ней, я смотрел, я увидел! Я пересек Лакуну, я увидел этот мир, я ступал по нему. Я знаю!