Читать книгу "Жребий окаянный. Браслет - Алексей Фомин"

– Ну да. Он как заболел в… забыл, в каком году. Сильно плох был. Все думали, батюшка-государь наш отойдет вот-вот. Бояре присягу сыну его, Дмитрию, принесли, а сам государь принял монашеский постриг с именем Василий. А через несколько дней смерть отступила, но государь уже был монахом. После же выздоровления отправился он в Кирилло-Белозерский монастырь.

То, что поведал Валентину церковный сторож, в принципе соответствовало официальной исторической версии. С одним лишь исключением. Царь Иоанн, став монахом, не вернулся на трон.

– Слушай, дядька Кондрат, а чего он, как выздоровел, вновь на царский престол не сел?

– Ты что, Михайла, монах же не может быть царем, – с улыбкой в голосе, как несмысленышу, пояснил сторож.

С точки же зрения Валентина, это старик-сторож был несмышленышем. Какие еще могут быть ограничения, когда речь идет о верховной власти? Какое имеет значение – монах, не монах… Вот она лежит рядом с тобой – необъятная, ничем и никем, кроме Бога, не ограниченная власть! Взять и самостоятельно отказаться от нее? Чушь! Дичь! Для современного русского человека это звучит невероятно. Взять и самостоятельно отказаться от власти? Не-ве-ро-ят-но!

– И нельзя было переиграть все назад? Ну постриг этот самый? – засомневался Валентин. – В конце концов, знали об этом наверняка меньше десятка человек. Договориться с ними, приказать, пригрозить наконец…

– Как же так, Михайла? А Бог? Бог-то он все видит. Он ведь каждому определяет свой крест по жизни нести. Царю – свой крест, а монаху – свой. И если он, Бог-то, решил, что хватит человеку нести крест царский, что пора пришла ему возложить на себя крест монашеский, то как же человек может этому противиться? А, Михайла? Ведь людей обмануть можно, а Бога-то не обманешь?

«Черт возьми! – осенило Валентина. – Они тут, в прошлом, живут с совершенно иным мироощущением. Можно сказать, у них иная, принципиально отличная от нашей, экзистенция. Для них Бог – это не формализованная сущность, обитающая где-то за пределами привычного бытия, с которой человек вступает в договорные взаимоотношения, а постоянный собеседник, с которым ведешь непрекращающийся диалог. Для них власть – не средство удовлетворения амбиций и запросов, а миссия, служение, как выразился сторож, несение креста. Конечно, если мыслить в таких категориях, то шапка Мономаха ничуть не привлекательнее монашеских вериг, но… Во что бы мне одеться?»

– Дядька Кондрат, подбери мне одежонку какую-нибудь, чтоб можно было домой дойти.

Столь резкое изменение темы разговора вновь повергло церковного сторожа в недоумение.

– Чего?

– Одежду найди!

– А-а…

Кондрат взял свечу в руки и принялся ворошить тряпье, валявшееся поверх Валентина. Отобранное он сбрасывал на пол, чтобы вновь не попутать с лежавшим на топчане.

– Не бог весть, – самокритично заметил он, – но, чтоб до дому добежать, сгодится. Одевайся пока, а я на двор – снег чистить.

С этими словами сторож покинул свое жилище, а Валентин принялся разбираться с оставленными ему вещами. Особых проблем у него не возникло. Вместо поясного ремня для штанов он достаточно быстро нашел в хозяйстве Кондрата длинную бечевку и пламенем свечи отжег от нее кусок необходимой длины. Некое подобие удлиненного пиджака (кафтан, наверное) было ему почти впору, а наибольшие трудности возникли с обувью. Кондрат оставил пару сапог с портянками, а Валентин поначалу натянул сапоги на босу ногу (от одной мысли, что ему придется обматывать ступни этим вонючим тряпьем, его едва не стошнило), но, сделав в них всего лишь пару шагов, он вынужден был признать свою ошибку. С необходимостью использовать чужие, мягко говоря, не очень свежие портянки ему пришлось смириться. А поскольку с этим предметом мужского туалета Валентин был знаком лишь теоретически, то пришлось ему еще и поупражняться в наматывании портянок на ноги, прежде чем удалось добиться приемлемого результата. Полушубок и малахай он надевать не стал, а, сграбастав и то, и другое в руки, вывалился из сторожки на улицу.

– Р-р-р… – утробно зарычали псы, высунувшись из-под сторожки.

– Молчать! – грозно прикрикнул на них Кондрат. – Свои!

Утренняя заря уже окрасила восток розовым светом, но дневное светило еще и не думало показывать миру свой румяный лик. Легкий морозец приятно пощипывал щеки, воздух был таким свежим, таким вкусным, а выпавший за ночь снег – таким белым и пушистым, что Валентин не выдержал – зачерпнул снег обеими ладонями и умылся им.

– Здорово! – с изрядной дозой оптимизма в голосе воскликнул он. Валентин нацепил на себя полушубок, нахлобучил на голову малахай и поинтересовался у дядьки Кондрата: – Ну как?

– Сойдет. Только ты сейчас домой не ходи. Дождись, пока отчим в контору уедет. Увидит он тебя в таком виде с ночной гулянки возвращающегося, придирок не оберешься.

В этом предложении был смысл. Начинать знакомство с главой митряевского торгового дома с открытой стычки не стоило. Был и еще один скользкий момент. Ведь для того чтобы вернуться домой, надо еще знать, где тот дом находится.

– Ты прав, дядька Кондрат. Давай-ка я тебе снег помогу сгрести, а как работу закончим, ты меня до дому проводишь.

– Это еще зачем? – удивился сторож.

– Так я ж тебе должен одежду вернуть…

– Ничего. Занесешь потом.

Простейшая хитрость не прокатила, и Валентину не оставалось ничего другого, как сказать церковному сторожу правду. Почти правду.

– Знаешь, дядька Кондрат, я в последнее время, как крепко выпью, так не только то забываю, где пил и с кем, но и дорогу домой.

– Иди ты… – Старик был поражен услышанным. – Ты же еще вьюнош совсем, Михайла. Какие твои годы… А уже такое… Бросай ты это вино совсем!

– Да вот… Я тоже так думаю, – охотно согласился с ним Валентин.

V

Митряевская усадьба занимала целый квартал. Дом, выходящий фасадом на Никольскую улицу, по мнению Валентина, походил скорее на Ноев ковчег или крепость, чем на традиционную русскую постройку. Первый этаж был сложен из белого камня. Был он невысок, немногим выше Валентинова роста. Скорее, его правильнее было бы назвать высоким фундаментом, чем низким первым этажом. Окна, прорезанные в нем, были защищены толстыми прутьями решеток, а с ближнего к Валентину торца виднелась невысокая дверь. Второй этаж сделан из идеально подобранных по диаметру, потемневших от времени и непогоды почти до черноты, рубленных в лапу дубовых бревен. Он был шире и длиннее первого, выступая за его периметр и как бы нависая над ним примерно на полметра. Третий, тоже бревенчатый, выступал над вторым, как и второй над первым. Небольшие, узкие оконца второго и третьего этажей, более похожие на крепостные бойницы, были обрамлены резными наличниками, выкрашенными в белый цвет. Венчала это монументальное сооружение невысокая четырехскатная крыша из дубового же теса.

Справа и слева, отступая от линии фасада метров на пять вглубь, к дому примыкали два флигеля, увенчанных высокими островерхими крышами. Зрительно они продолжали линию первого этажа, составляя с домом единое целое. Стены их были глухими, без окон, но и в правом и в левом флигеле имелись широкие ворота. К заднему углу правого флигеля примыкал частокол, огораживающий митряевскую усадьбу со стороны переулка.