Читать книгу "Убийство в доме свиданий - Сергей Васильевич Карпущенко"

идут да и вешаются или еще что-то над собой делают. Для чего? А чтобы досадить тем своему обидчику — он-де уязвлен будет смертью обиженного. А у нас, в публичном доме? Пришел пьяный мужик, этакая харя, пусть даже актер, и женщина, которая жить хотела — это уж определено доподлинно в случае последнем, — расстается с жизнью, в общем сытой, обеспеченной, гораздо менее тягостной, чем жизнь крестьянина, например? Не знаете вы статистики, мой дорогой кузен. Русские вообще, в сравнении с Европой, мало убивают самих себя, хотя своих собратьев лишают жизни часто, о чем мы говорили. Такой вот странный парадокс: там, где больше убийств, самоубийств меньше. И вот Россия-то в череде стран европейских по самоубийствам на последнем месте стоит, хотя сейчас камчадальство и к нам через передовую образованную молодежь проникать стало. Почитайте хронику: в ресторане студент Н. облил себя крепкой соляной кислотой — скончался от ожогов; курсистка Д. в модной лавке прилюдно вскрыла себе вены бритвой. Эти самоубийства — от идеи, от сладчайшего сознания, что я вправе с самым священным, с жизнью, запросто расстаться добровольно. Мысль очень нерусская и только в больших городах, где подавляющая часть всех наших самоубийств случается, живущая, да и то в среде сильно думающей молодежи. Ну а проституток-то кто способен на самоубийство в пять-десять минут сагитировать? Немыслимо! Перестаньте и думать об этом! — коротким взмахом ладони подытожил князь свой длинный и горячий монолог. — Вернитесь к варианту с казнью — он более плодотворен!

«На самом деле, — подумал Выжигин, — что в обоих случаях может о самоубийстве по чьему-то приказу говорить? Веревка со сложным узлом? Неупавший стул? А кинжал кто сумеет в грудь вонзить? Кинжал — не бритва отточенная, где довольно легкого нажима, чтобы перерезать вены, не кислота, которую лишь опрокинуть на себя нужно из какой-нибудь банки. Кинжал в себя воткнуть только очень сильный, волевой человек, мужчина сможет, а не женщина, не помышлявшая о самоубийстве еще полчаса назад. Какое там — четверть часа!»

— Вы знаете, Петр Петрович, — для чего-то поправляя на голове кепи, заговорил Выжи-гин чуть смущенно, — а ведь я вчера таки пожалел всех этих нравственных калек, жертв общественного темперамента, хотя после случая на Екатеринославской был далек от сентиментальных чувств по адресу к проституткам.

— Держу пари, — повернулся к Выжигину князь с улыбкой, — если произойдет новое убийство-казнь, то вы, мой милый кузен, теперь уже станете просто рыдать над телом этой самой жертвы общественного темперамента.

— А что же, нет Причин? — жестко спросил Выжигин, которому не понравился циничный тон князя.

— Абсолютно не стоит! — легко сказал Сомский. — И вовсе не потому, что человека не жаль — его-то всегда жаль. Но ведь вы плакать будете потому, что увидите в ее смерти вину общества, жестокость, бедность, толкающую женщину на путь проституции.

— Разве не бедность причина?

— В подавляющем количестве случаев не она, — решительно мотнул головой Сомский, так что его пышные баки описали в воздухе почти целый круг. — Не читали этого умника, итальянца Ломброзо? Не помню, в какой уж книжке, но он приводит факты: в Пьемонте, что ли, или, может, в Пизе в целом жизнь беднее, чем в Милане, — забыл уже где. Но в этом бедном городе, как ни странно, проституток меньше, хотя логика вещей должна нам об обратном говорить. Вот и у нас… — Князь замолчал, сдвинул котелок на затылок и заговорил уже совсем в ином тоне: — Поведаю вам, что увидел на днях… Проезжаю на этой вот колеснице, — он махнул рукой через плечо в сторону автомобиля, — мимо Сытного рынка. Смотрю, толпа окружила какую-то девицу лет восемнадцати, а та задрала подол и показывает им то, что до времени от мужчин скрывать нужно.

— Проститутка? — коротко спросил Выжигин.

— Да в том-то и дело, что с виду совсем даже не проститутка. Так вот вам мой вопрос: с чего бы это ей делать нужно было?

Выжигин подумал немного, ответил:

— Какое-то странное, очень женское чувство власти над толпой в этот момент и… отсутствие стыда, конечно. Она, уверен, и денег ни с кого не возьмет за показ.

— Браво! — шутливо похлопал Сомский в ладоши. — И при таком глубоком понимании женской природы, кузен, вы еще смеете говорить о бедности как об источнике проституции? Да, конечно, богачка, аристократка в блудилище служить из-за денег не пойдет, но деньги на самом деле могут быть причиной, толкающей бедную к проституции!

— Ну, что-то вы заговариваетесь! — рассмеялся Выжигин. — То они причина, то нет! Несуразица!

— Нет никакой несуразицы! — поднял Сомский вверх указательный палец. — Проституция ради хлеба — одно, а проституция ради легкого хлеба, ради плюшевой мантильки, шляпы с птичьей головой — совсем иное. Да, я пойму одинокую женщину, имеющую детей, которой на кусок хлеба не хватает и которая на время, заметьте — на время, идет подработать на панель. Но большая часть женщин становится проститутками, чтобы мантильки плюшевые иметь и не работать по десять часов на фабрике! А хористки, откровенно занимающиеся проституцией, а молоденькие и не слишком актрисы, которые ради долгожданной роли совершенно откровенно готовы отдаться режиссеру — это не проститутки? В великопостные театральные сезоны режиссеры и антрепренеры на так называемый «сенокос» выходят — затащить в постель семнадцатилетнюю начинающую актриску, готовую на все ради роли, оказывается делом пятиминутным. Это в больших городах, где тяга к тяжкому труду навек утрачена, а тяга к мантильке и птицеголовой шляпе весьма сильна. Деревня еще такого размаха проституции, то есть продажи женщиной своей чистоты, пока не знает, но взгляните, что пишут большие знатоки деревни нашей, разные Златовратские, Энгельгардты! В женском деревенском кругу давно уж в ходу фраза, простите за грубость: «П…. не мыло, не смылится!» Вот и отдаются молоденькие да смазливые поселянки просто и открыто заезжему барину или купцу, особенно если сунет он им за пазуху рубликов пятьдесят. Глядишь — вырос на перекрестке дорог трактирчик, питейный дом, с этих самых денежек зачатый. Муж этой молодки в обиде не будет. Не слышали разве, что у нас некоторые мужья рубля за три перед дальней отлучкой уступают на время свою половину приятелю?

— Нет, простите, не слышал о таком обычае, — пробормотал Выжигин, в сердце которого царило какое-то то ли смятение, то ли просто раздражение. — Значит, безнравственна наша женщина? И только в этом дело и заключается?

— Ну, почему именно наша! Недавно общественность Франции выступила наконец против того, чтобы в публичные дома принимались десятилетние девочки, записывающиеся туда по собственному желанию. И они тоже от голода? Так ведь любой детский