Читать книгу "Неудобные люди - Ярослав Жаворонков"

через него и посмотрела на его лицо, повернутое к стене. Выдохнула. Всё было хорошо, лицо оказалось нормальное. Ну и конечно, а как еще? Просто сон.

Она неглубоко и медленно дышала, пытаясь успокоить сумасшедшее сердце.

– Это всё подсознание, – шепнула она зачем-то сама себе и продолжила мысленно: – Они переживают, вот и я переживаю. И снится. А что, может, действительно не надо было устраиваться?

Настя часто говорила сама с собой, спорила, рассуждала, объясняла сама себе. Любила и вслух – когда никого не было. И вот она уже несколько дней сама с собой спорила на тему возвращения в коррекционку. Ни одна сторона, видимо, не побеждала, но Настя для себя решила: раз влезла в это, значит, надо было. Значит, так лучше.

Всё, спи давай. Устроилась уже. И всё остальное устроится.

Или нет.

03

– Опять он с этой своей, экх, засиделся, – пыхтел Даня, паркуя на обочине массивный «Порше».

– Что? Кто? – не поняла Аня, звучащая из динамиков.

– Да Дима. С этой… Как ее… – заезжал задом, вставал прямо напротив школы; Диме оставалось пересечь тротуар, и он сразу упрется в машину. – Всё, я встал. Да с этой, воспитательницей, как ее там. Не воспитательницей, а…

– А, угу. Анастасия Александровна. Наша любимая. – По громкой связи-язви на весь салон автомобиля Анины насмешки звучали еще хлеще, чем в жизни.

– Вот-вот. Заебала уже, – Даня вспоминал все случаи ее мозготраханья ему и его жене. – Димы ни у школы, ни на телефоне. Хотя время уже…

Даня иногда задерживался и приезжал позже (раньше – никогда) оговоренного времени – работа, непредсказуемо вертевшая в вихрях. А что делать, хочешь сидеть на жопе ровно – сиди, заработаешь копейки. Даня был не из таких. Диме же опаздывать не разрешалось. Он должен был выходить сразу.

Даня отстегнул ремень.

– Схожу за ним.

– А всё потому, что ты позволяешь! Я говорила, надо быть строже. И вообще непонятно, какой, прости, херне она его учит.

– Да что я, он кроме этой школы и так не бывает нигде. По выходным чуть ли не в стену таращится. Пусть хоть тут…

– Эта еще так бесит, знаешь…

– Да знаю. Лучше всех знает, как воспитывать детей. Всё, я отключаюсь, схожу за ним.

После прощального давай Даня натянул перчатки, поднял воротник пальто – за пределами машины моросила легкая осень, – и вышел.

– Что ты хочешь нарисовать на снегу?

Дима украшал слоями гуаши бумажный лист. Вообще-то в Настины обязанности (равно как и в изначальные планы) не входило заниматься с учениками, к тому же в рисовании она ничего не смыслила, но шла Диме навстречу. Точнее, его вела навстречу себе, и еще сама шла навстречу себе, а что сделаешь, жизнь, жизнь такая, надо всё самой, самой тащить, ничего просто так не идет. Рисовать он любил. Не вникал в глубину творчества, не интересовался деталями, разумеется, не задумывался о приемах, штрихах, направлениях, пропорциях, тенях. Просто рисовал.

– Зайчика.

– Но его не будет видно на белом.

– Ну-у… – Дима загудел. – Хочу зайчика.

За больше года наблюдения – его первый класс и начало второго – Настя запомнила, что спорить по поводу изображаемого с Димой бесполезно. Если он брался своей робкой рукой за кисть, то писал безапелляционно, не прислушиваясь ни к кому. Как-то Настя пыталась отговорить его расплескивать на небо фиолетовый, но он сказал: Я так больше вижу.

Сначала она думала, что ему скучно в обычных цветах нераскрашенного бытия, что он хочет большего. Короче, придумывала глубокие смыслы, психологические уловки, объяснения про подсознание и вытесняемые желания. Через год доперла – рисует и рисует. Радуется, ну и чудненько.

– Тогда давай зайчику сделаем контур, чтобы он выделялся на снегу.

– Извините, я не мешаю?

В дверях кабинета стоял Даниил Алексеевич, папа Димы. Стоял напряженный, как барс перед прыжком.

– Что вы, конечно, нет… ох, мы засиделись, да? – Настя посмотрела на опять[14] вставшие часы, ерундой висящие на стене, пластиковым ободком – ободок унитаза и то полезней. – Это я виновата, извините, пожалуйста, не посмотрела на время.

– Ничего страшного. – Отец Димы разреза́л словесное полотно на короткие раздраженные фразы. – Дима, собирайся. Поехали.

Дима сначала испугался – да и Настя, надо сказать, тоже, – а затем погрустнел, оторвавшись от рисунка с несостоявшимися, не родившимися животными посреди ночного зимнего леса, гуашевый выкидыш.

Дима взял рюкзак, попрощался и пошел за отцом. Тот прощаться не стал и уже чеканил шаги каблуками своих наверняка идеально лакированных туфель.

Настя посмотрела на рисунок. Торопиться было некуда: Крис осталась на ночь у подружки (да и слава богу, не всё ж в одной комнате с ней спать [во второй спала мать]), матери было плевать, во сколько Настя придет, она была еще та полуночница. Свадьба тогда еще даже не виднелась. Взяла кисть, обмакнула в нефтяную гуашевую вязь и – как могла – нарисовала контуры двух зайцев. Вдвоем им будет теплее. Подула на рисунок – красота. Завтра покажет Диме, порадует.

Спускаются на лестнице. Дима вжимает голову. Жаль, что нет панциря, как у черепашек. В нем можно было бы там прятаться и иногда вылезать, если всё спокойно. Дима идет за отцом. Папа идет перед ним.

– Я сколько раз говорил. Выходить вовремя и держать телефон при себе. Где телефон, а?

– Прости, – бормочет Дима. Он пытается сжаться в маленький невидимый комок. И чтобы ветер понес и нельзя было догнать.

– Куда ты его дел, опять засунул в рюкзак?

В маленькую точку карандашиком. И чтобы можно было стереть резинкой.

– Уже времени сколько. …Ладно, не переживай. В следующий раз просто положи телефон в карман.

Дима боится злого папы. Потому что папа… Он так смотрит и говорит. И маму тоже вообще-то, да. Но она почти всегда из-за чего-то злая. Так что он привык. А вот папа…

Они проходят по темной лестнице, так что это и не лестница почти. Если не видно ее, то какая эта лестница. Так, ничего. И еще тихие вечерние коридоры. Вечером они тут всегда такие тихие. Вечерние. Слышны только папины ноги. Клок-клок-клок. Дима за папой выходит на улицу.

За ними скрипит дверь. Прощается. Дима машет ей и школе. Второй класс был лучше первого, интереснее. Даже в школе ничего еще.

– Садись.

И Дима открывает дверь. Забирается на привычное заднее сиденье. И едет домой. Каждый вечер Дима уезжает туда, куда не хочет. А куда хочет, не уезжает. Да он никуда и не хочет. Вот.

* * *

Приборная панель Даниного