Читать книгу "Постель и все остальное - Эллина Наумова"

Наваждение длилось секунды. Она заставила себя поднять глаза, и на душе потеплело. Всю жизнь различала, когда на этой самой неявной душе теплеет, а когда светлеет. И надо признать, второе состояние было едва ли не интимным, невнятно-причинным, а первое – от хороших людей. Вон они, главные обогреватели, за домашним чаем с вечными плюшками. Лица уютные. Губы в сахарной пудре. Муж и сын. Кажется, ее присутствие до сих пор их тонизирует – улыбаются, интересничают, острят. Когда-то даже животы невольно подтягивали, а она всего-то просила не сутулиться.

Одна ее подруга в начале второго, кажется, курса вышла замуж за деревенского увальня, даже звали Ваней, а не каким-нибудь Аскольдом. Он от переизбытка чувств и сил бросался ко всем подряд – вздыхать, ходить по улицам, держась за руки, а как только недотрога разрешит в щечку поцеловать, сразу жениться. Он знать не знал, что творится в квартирах, когда мама с папой на даче. Но ведь жил в общежитии, а там разврат не французскими духами пахнет. Или в те годы безобразия начинались к концу обучения? Или кучковались по комнатам, на стук не открывали, выдавая маленькие оргии за подготовку к зачету? Да, комитеты комсомола лютовали, за аморалку можно было и койко-места лишиться, и студенческого билета. Городские девчонки от него прятались, как могли. Компания была такая, что родители каждой были в состоянии сделать карьеру любому зятю. Рабоче-крестьянское происхождение и жажда университетских знаний еще и облегчили бы задачу. Но перед друзьями стыдно. А эта то ли влюбилась, то ли боялась остаться одна. У девочек бывает: красивая, умная, из хорошей семьи, но уверена, что ее никто никогда замуж не возьмет. Прошло пятнадцать лет, собрались отмечать это событие в ресторане. Шикарные мальчики пооблезли за своими диссертациями и явились в основном выяснить, кто, где и кем, – связи решали все. Девочки – половина разведена, половина на грани – скучали, нехотя пялились в фотографии жен и детей однокурсников и шептались, что подруга не решится притащить своего убогого в их интеллектуально окрепшую компанию. И вдруг та уверенно подплыла к столу вместе с роскошным и совсем молодым для своего звания милицейским генералом. Как он ухаживал за дамами, как поддерживал беседу. И не сдувал пылинки с жены, но просто не давал им на нее садиться. Вот вам и Ваня. Когда мужчины уходили курить, на чудотворницу яростно наседали: «Что надо делать?» Надеялись, она скажет про любовь. И услышали: «Для начала нужно выбрать хороший материал, потом лепить». – «Так не лепится!» – взвыл кто-то. «Меняй материал», – тяжело усмехнулась победительница.

Вспомнив тогдашние лица соучениц – на всех словно бесстыдница зависть голый зад показывала, – она развеселилась и даже в ладоши тихонько хлопнула.

– Еще чаю, милая? – привстал муж.

– Мама, тебе шаль принести? Не зябко? – встрепенулся сын.

Да, она тоже не лыком шита. Жестом показала, что ни в чем не нуждается. Они снова заговорили об американской политике. Про российскую было давно не модно. Женя сегодня молодцом, а вчера был бледен и глотал таблетки. Арику уже сорок. Когда женится? Ведь сам не успеет на внуков собственных посмотреть. Успел бы детей выучить!

Говорят, мужчине лучше нагуляться. Сын в этом преуспел. Лет с двадцати до двадцати пяти готов был жениться чуть ли не на каждой проходимке. Вспомнить страшно, кого только не таскал в дом: чем больше на сиротку похожа, тем лучше. Ее уговоры не помогали. Женя долго лишь посмеивался, а потом сказал: «Комплекс бога пестуешь, сынок?» Арик не понял: «Ты о чем, папа?» – «О том, что пристрастие к обогреву замерзших, кормлению голодных, просвещению глупых и устройству на ночлег бездомных девиц обсуждается у психиатра. Я не шучу, это – болезнь. Можешь посмотреть в медицинском справочнике». И как отрезало, о свадьбе было забыто. Сначала родители обрадовались – поумнел. Арик, пока жил дома, продолжал знакомить их со своими девушками, гораздо более приличными. Но и менял их стремительно. Одну отец просил не бросать – ее родственники были так полезны для его бизнеса. За двоих она вступалась – хорошие девочки, на лбу у каждой было написано «жена и мать», только у одной латиницей, а у другой кириллицей. Не внял, упрямец. И даже рассказывать о подругах перестал, отселившись в свою квартиру. Нет, обещал привести какую-то Галку, но так за десятилетие и не довел.

Знать бы, гарантирован ли он теперь от пресловутых кризисов семейной жизни? Они с Женей поженились сразу после университета, так что каждые семь лет брак норовил развалиться. Иногда ругались нещадно – ему работа мешала заниматься семьей, ей – семья работой. Иногда будто спотыкались на ровном месте, про себя решали, что из-за подножки другого, и молча злились. Иногда были в шаге от того, чтобы разбежаться, улыбаясь, пожелав друг другу здоровья, счастья и новой любви.

Однажды она порывалась изменить мужу с именитым женатым химиком. Биологи тогда как раз начали сотрудничать с ними, руководители институтов организовывали вал научных мероприятий, а ученые пытались сообразить, что им друг от друга нужно и как вырвать сотрудничество из душегубки идиотских планов и отчетов. Замыленные лаборанты возили пробирки из одной лаборатории в другую, когда двум диссертантам удавалось договориться о бартере: ты мне в кандидатскую результаты эксперимента, я тебе. Они с химиком уже были рангом повыше и встречались на конференциях. После обсуждали, как запрячь своих аспирантов в одну телегу. И дообсуждались. До вожделенного падения оставалось распить бутылку вина и поужинать в «Национале». Но уже возле шаловливо распахнутой дверцы такси она сказала: «Нет, не могу, у меня сын почти взрослый». – «Да, да, я понимаю, – грустно ответил он. – Спасибо за все». Вскоре он эмигрировал в Израиль, потом в Англию. Без семьи. И ей до сих пор было невдомек, что он мог понять, если она сама не знала, почему вырвались те слова.

Женя в это время стал настолько ласковым, что она застыдилась чувства к химику. У мужа было животное чутье на ее отсутствие, даже когда она уходила в себя на минуту, сидя рядом с ним. Только сейчас, на седьмом десятке, она начала подозревать, что главным было не то, что в себя, а то, что когда бок о бок. С мужем такого не случалось, если уж прикасался к ней, то увлекался и отдавался полностью. Она была уверена: он тоже не доводит до постели с другими женщинами. Но однажды стряслась настоящая беда.

Жене было столько же, сколько сейчас Арику. Или немного больше? Да, года сорок три. Он был директором крупного НИИ, смело осваивал хозрасчет, выезжал в загранкомандировки. При партийной должности его отца это было не сложно. Но только со стороны. А изнутри карьера трепала нервы, как всем.

Аура ненависти к блатным была ничуть не свет лее, чем теперь к олигархам. Она защищала докторскую, и они уже устали повторять друг другу: «Я тобой горжусь». Вообще устали, особенно Женя. Домой приходил поздно, заботливо посоветовав ей не ждать и ложиться. В субботу работал как проклятый. Воскресенье посвящал сыну. Интимные моменты случались не часто. Но будь близости еще меньше, она, поглощенная защитой, только обрадовалась бы.

В тот день утром к ней зашел рецензент ее диссертации и щедро поделился неприятностями – вечером надо ехать к врачу, ноги болят, вот-вот совсем откажут. Чем только не брали с соискателей. Сейчас тоже берут, но не всем подряд. Дать коллеге денег на такси тогда было немыслимо. У профессоров они были. Но отвезти, подождать и привезти обратно стоило дорого. Ей нужно было договариваться с мужем, чтобы или прислал свою служебную машину с водителем, или сам на их «жигулях» катал нездорового старца. А телефоны на кафедре, как назло, не работали – что-то случилось с кабелем. Ждать, когда его починят, было чревато. И она поехала на метро к Жене. Прошла мимо сонной вахтерши. Поднялась на второй этаж и миновала коридор, изредка здороваясь и приветливо улыбаясь. Тогда руководителям приходилось быть ближе к народу, и многие его остепененные представители, начиная с завлабов, знали супругу директора в лицо. Постучала в секретарскую, звонкого «войдите» не последовало. Она недовольно сдвинула брови: никто нигде не работает. У них в деканатах сидели непоступившие девчонки. Ради того, чтобы хоть с третьей-четвертой попытки оказаться студентками престижных факультетов. И те ухитрялись халтурить. Она аккуратно толкнула одну дверь – пусто. Вторая, в кабинет мужа, была полуоткрыта. Воспитание не позволяло окликнуть его или ворваться: человек мог думать, с кем-то разговаривать по селектору или лично. Приблизилась. Заглянула. Женька сопел, а не разговаривал.