Читать книгу "Пережитки большой войны - Джон Мюллер"

и цивилизованность, а чувственность, себялюбие, падение нравов и смерть[101].

Кое-кто приходил к выводу, что периодические войны необходимы для того, чтобы очистить нацию от декаданса мирного времени. Например, Бернхарди с одобрением цитировал немецкого философа Гегеля: «Войны ужасны, но необходимы, поскольку спасают государство от социального окостенения и стагнации». Трейчке сожалел о «разлагающем влиянии мира» на голландцев, которые некогда были «прославленным народом». Согласно Фридриху Ницше, «было бы совершенно иллюзорно и довольно сентиментально ожидать многого (и вообще чего-то ожидать) от человечества, которое забыло, что значит воевать», а фон Мольтке объявлял «вечный мир» «мечтой, причем отнюдь не прекрасной… Без войны мир погрязнет в материализме». Аналогичным образом британский профессор истории Дж. А. Крэмб характеризовал всеобщий мир как «погружение во всеобщее оскотинивание». Иммануил Кант за пять лет до написания трактата «К вечному миру» относил войну к «возвышенному» и утверждал, что «длительный мир способствует обычно господству торгового духа, а с ним и низкого корыстолюбия, трусости и изнеженности и принижает образ мыслей народа». В Америке первый президент Военно-морского колледжа США Стивен Люс считал, что мир «наносит больше ущерба», чем «примитивная дикость» войны[102].

На рубеже веков представление о том, что война может быть очищающим и облагораживающим опытом, было чрезвычайно популярно среди европейских интеллектуалов. Английский писатель Хилэр Беллок с воодушевлением заявлял: «Я жду не дождусь, когда грянет великая война! Она выметет из Европы весь сор, как метла!» Немецкий юрист Карл фон Штенгель сравнивал войну с бурей, которая «очищает воздух и повергает наземь чахлые и гнилые деревья». Стромберг отмечает, что «суть воинственности была одной и той же в Лондоне (а на деле и в Дублине) и в Москве». Война рассматривалась «как восстановление общества и избавление от вульгарного и банального образа жизни», даже «как спасение». А когда война наконец началась, «самыми распространенными ее изображениями… были очистительный огонь или поток»[103].

Некоторые сторонники социал-дарвинизма, например британский статистик Карл Пирсон, утверждали, что «движение к прогрессу устилают обломки наций… которые не обнаружили тернистый путь к великому совершенству. Эти мертвецы, по сути, являются лишь ступеньками, по которым человечество поднялось к своей сегодняшней жизни, обладая более высоким интеллектом и более глубокими эмоциями». Во Франции Эрнст Ренан называл войну «одним из условий прогресса, щелчком хлыста, который не дает стране погрузиться в сон и побуждает даже довольного жизнью обывателя выйти из апатии», а Эмиль Золя приравнивал войну к «самой жизни… Для выживания мира мы должны поедать других, а другие должны поедать нас. Преуспевали лишь воинствующие нации: как только какая-то нация разоружается, она погибает». В Америке Генри Адамс приходил к выводу, что война сделала людей не только «жестокими», но и «сильными», «вызвав к жизни качества, лучше всего подходящие для выживания в борьбе за существование». Адмирал Стивен Люс провозглашал, что «война является одним из важнейших двигателей человеческого прогресса». Чуть проще эту же мысль выразил русский композитор Игорь Стравинский: война, по его мнению, «необходима для человеческого прогресса»[104].

Вне зависимости от представлений о связи между войной и прогрессом многие считали войну естественным явлением. Холмс в упоминавшемся выше выступлении 1895 года уверял своих слушателей, что «по меньшей мере сегодня, а возможно, и с того самого момента, как человек обитает на земле, его удел – это битва, и ему приходится испытывать свою судьбу в войне». Что же касается Трейчке, то он заявлял своим слушателям, что «изгнание войны из нашего мира изуродует природу человека». Даже пацифист Уильям Джеймс не спорил с тем, что воинственность «коренится в натуре человека», а Лев Толстой, к концу XIX века ставший ярым сторонником пацифизма, в 1868 году делал вывод, что люди убивали друг друга миллионами во исполнение «стихийного зоологического закона»[105].

Многим из этих суждений, в особенности романтического толка, способствовало широко распространенное допущение, что война в Европе будет короткой и малозатратной. Типичнейшие апологеты войны, наподобие Трейчке, в значительной степени идеализировали ее потому, что были убеждены: «войны станут более редкими и менее продолжительными, но при этом гораздо более кровопролитными». Носители подобных взглядов считали, что конфликты континентального масштаба типа Наполеоновских войн или Семилетней войны канули в прошлое. Все европейские войны середины XIX века действительно были короткими, а апологеты войны искусно закрывали глаза на происходившие в тот же самый период в других частях света затяжные войны. Одной из них была Гражданская война в США, которую один высокопоставленный немецкий генерал пренебрежительно охарактеризовал так: «Ватаги вооруженных людей гоняются друг за другом по стране. Из этой истории нечего почерпнуть». Сторонники таких воззрений предполагали, что новая война в Европе будет «бодрым и веселым» делом, как выразился один немецкий дипломат в 1914 году. В результате, хотя сторонников войны, которые прямо приветствовали перспективы длительного конфликта, было немного, военный энтузиазм в преддверии Первой мировой во многом был основан на предположении, что любая будущая война будет краткой и терпимой. Как напишет в 1915 году в одной из своих статей Зигмунд Фрейд, «мы представляли себе рыцарский поход армий, который сведется к установлению превосходства одной из сторон в борьбе; по мере возможности будет избегаться причинение страданий, не влияющих на исход сражения»[106].

Положение дел в 1914 году

Таким образом, к 1914 году война находилась под значительным контролем и была предметом политических калькуляций, а некоторые европейские страны стали стремиться к полному выходу из военной системы. Тем не менее война сохраняла свою привлекательность и, как отмечал Ховард, «почти для всех считалась приемлемым, возможно, неизбежным, а для многих и желательным способом урегулирования разногласий между народами». Либо, как сформулировал эту мысль Шредер, «абсолютное большинство политических лидеров и влиятельных общественных деятелей повсеместно полагали… что война естественна и так или иначе неизбежна». Отчаявшаяся Берта фон Зутнер в 1912 году писала: «Война все еще существует не потому, что в нашем мире есть зло, а потому, что люди по-прежнему считают ее проявлением добра». «Простая истина заключается в том, что люди хотят войны», отмечал Уильям Джеймс[107].

Таким образом, в 1914 году противники войны были далеко не в большинстве, и принципиальную неспособность пацифистского движения что-то изменить, конечно же, продемонстрировала разрушительная война, разразившаяся в августе того же года – война, вскоре заставившая большинство борцов за мир выбирать, к какой стороне примкнуть (к счастью для фон Зутнер, она умерла за несколько недель до начала войны). Тем не менее к 1914 году движение за мир в Европе было на подъеме: его участники завоевывали новых сторонников и вполне