Читать книгу "Четыре ветра - Кристин Ханна"

– Здорово, сынок, – сказал папа. – Залезай назад.

– Хочешь посмотреть, что я сегодня нарисовал в классе? Миссис Баслик говорит…

– Залезай в фургон, Энтони, – повторил Раф. – Посмотрю твой рисунок дома, когда солнце сядет и эта проклятая жара спадет.

Энт притих.

Лореде неприятно было видеть отца таким грустным, словно побитым. Засуха высасывала из него все силы. Они оба – яркие звезды, им нужно сиять. Папа всегда так говорил.

– Хочешь завтра пойти в кино, папочка? – спросила она, с обожанием глядя на него. – Снова показывают «Маленькую мисс Маркер»[13].

– У нас нет денег на билеты, Лореда, – сказала мама. – Садись сзади рядом с братом.

– А как насчет…

– Залезай в фургон, Лореда.

Лореда забросила в фургон сумку с книгами и залезла сама. Они с Энтом сидели рядышком на пыльном старом одеяле, которое всегда лежало сзади.

Мама щелкнула вожжами, и повозка тронулась.

Покачиваясь вместе с движущимся фургоном, Лореда смотрела на сухую землю. В воздухе висело дрожащее марево. Они проехали мимо гниющего трупа быка с торчащими ребрами, из-под песка торчали рога. Вокруг вились мухи. Ворона приземлилась на труп, властно каркнула и принялась клевать кости. Рядом стоял брошенный «форд-Т» с распахнутыми дверцами, колеса по ось ушли в сухую землю.

Слева, окруженная бурыми полями, виднелась маленькая ферма – и ни единого дерева, которое бы дало хоть подобие тени. К двери приколотили две таблички: «Аукцион» и «Конфисковано за долги». Во дворе стояла старая колымага, забитая скарбом. Сзади к колымаге привязали несколько ведер, огромную чугунную сковороду и деревянный короб, набитый консервными банками и мешками пшеницы. Работающий мотор изрыгал в воздух клубы черного дыма, корпус машины подрагивал. Кастрюли и сковородки пристроили везде, где только можно было. Двое детей стояли на ржавых подножках, а на пассажирском сиденье расположилась женщина с грустными лицом и грязными распущенными волосами, державшая на руках младенца.

Фермер – Уилл Бантинг – стоял у водительской дверцы. Грязный комбинезон, рубашка с одним рукавом, на лоб низко надвинута потрепанная ковбойская шляпа.

– Тпру… – сказала мама и сдвинула на затылок соломенную шляпу.

– Здорово, Раф, Элса, – хрипло сказал Уилл, сплюнув табак в пыль.

Он медленно преодолел расстояние от перегруженного автомобиля до фургона.

– Куда собрались? – спросил папа.

– Сматываемся отсюда. Ты знаешь, что мой сынок, Кэллсон, умер этим летом? – Уилл оглянулся на жену. – А теперь новый родился. Мы тут больше не можем. Уезжаем.

Лореда выпрямилась. Они уезжают?

Мама нахмурилась:

– А как же ваша земля…

– Теперь это земля банка. Мы не смогли вносить платежи.

– И куда вы поедете? – спросил папа.

Уилл достал из заднего кармана помятую листовку.

– В Калифорнию. Говорят, это края молока и меда. Мед мне не нужен. Только работа.

– Откуда ты знаешь, что это правда? – спросил папа, взяв у него листовку.

Работа для всех! Земля возможностей! Отправляйтесь на Запад, в Калифорнию!

– Я и не знаю.

– Нельзя же просто так уехать, – сказала мама.

– Для нас уже слишком поздно. Наша семья дошла до предела. Скажите своим, что я передал им привет.

Уилл повернулся, подошел к пыльной машине и сел на водительское место. Металлическая дверь захлопнулась.

Мама прищелкнула языком, взмахнула вожжами, и Мило снова поплелся вперед. Лореда смотрела, как колымага скрылась в облаке пыли, больше она ни о чем другом думать не могла. Уехать. Они могли бы отправиться в одно из тех мест, о которых они говорили с папой, – Сан-Франциско, или Голливуд, или Нью-Йорк.

– Гленн и Мэри-Линн Маунгер уехали на прошлой неделе, – сказал папа. – В Калифорнию. Просто собрались и уехали на своем старом «паккарде».

Мама не сразу ответила:

– Помнишь, мы смотрели хронику? Очереди за хлебом в Чикаго. Люди, ночующие в халупах и картонных коробках в Центральном парке. У нас, по крайней мере, есть яйца и молоко.

Папа вздохнул. Лореда чувствовала всю боль, всю обиду, заключенную в этом вздохе. Конечно же, мама сказала «нет».

– Да, понятное дело. – Он бросил листовку на пол фургона. – Мои все равно никогда не уедут.

– Никогда, – согласилась мама.

Вечером, после ужина, Лореда сидела на качелях на крыльце.

Уехать.

Медленно опускалось солнце, ночь поглощала плоскую, коричневую, выжженную землю. Одна из коров жалобным мычанием выпрашивала воду. В темноте дедушка начнет поить животных, станет таскать ведра из почти пересохшего колодца, а бабушка с мамой будут поливать огород.

В тишине резко раздавался скрип качелей. Из дома доносилось треньканье телефона: линию они делили с соседями. В эти дни телефонный звонок не значил ничего веселого, все говорили только о засухе.

Кроме отца. Он совсем не похож на фермеров и продавцов. Жизнь или смерть всех других мужчин как будто бы зависела от земли, погоды и урожая. Как у дедушки.

Когда Лореда была маленькой и на дождь можно было рассчитывать, когда высоко поднимались золотые колосья пшеницы, дедушка Тони постоянно улыбался, по выходным пил виски и играл на скрипке на городских праздниках. Он частенько брал ее за руку и вел гулять в шепчущую пшеницу, говорил, что если она будет внимательно слушать, колосья расскажут ей интересные истории. Он брал пригоршню земли своими большими мозолистыми ладонями, бережно, точно то была горсть бриллиантов, и говорил: «Все это однажды станет твоим, потом перейдет твоим детям и детям твоих детей». Земля. Он произносил это слово так, как отец Майкл произносил слово «Бог».

А бабушка и мама? Они как все жены фермеров в Тополином. Работали так остервенело, что до костей стирали пальцы, редко смеялись и почти не разговаривали. Если же все-таки заводили беседу, то о чем-нибудь неинтересном.

Папа единственный говорил об идеях, о выборе и мечтах. О путешествиях и приключениях, обо всех жизнях, которые может прожить человек. Он повторял, что за пределами фермы лежит большой прекрасный мир.

За спиной Лореды открылась дверь. До нее донесся запах тушеных помидоров, жареной панчетты и чеснока. Папа вышел на веранду и тихонько притворил за собой дверь. Зажег сигарету и сел на качели рядом с Лоредой. Она уловила сладкий запах вина в его дыхании. Предполагалось, что они будут на всем экономить, но папа не мог отказаться от вина и джина. Он говорил, что алкоголь – единственное, благодаря чему он еще не сошел с ума. Ему нравилось добавлять скользкий, сладкий ломтик консервированного персика в вино, которое он пил после ужина.