Читать книгу "Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер"

Альтернативный вариант на случай, когда личность преступника потерпевшему была неизвестна, состоял в объявлении вознаграждения. В Помпеях на одной из уличных стен как раз сохранилась надпись с объявлением, подтверждающим, что подобный подход был не чужд людям, пострадавшим от мелких краж: «Из моей лавки пропал медный котелок. Вернувшему выплачу 65 сестерциев. Еще двадцать дам за информацию о личности вора после его поимки» (CIL 4.64). Не исключено, что при всем лаконизме объявления пропажу нашли, а вора идентифицировали. Впрочем, это объявление очень похоже на саморекламу: лавочник будто бахвалится — дескать, дела у него идут настолько хорошо, что хватает денег и на дорогую медную утварь, и на щедрые вознаграждения за ее возврат.

Конечно, потерпевший всегда мог обратиться за помощью к правоохранителям. Однако в Риме лицам, понесшим убытки вследствие кражи, предлагалось идти отнюдь не в полицию, а в суд — и подавать гражданский иск против обидчика. Без денег и связей заставить судебную машину заработать было невозможно, да и сбором доказательств после принятия иска к рассмотрению приходилось заниматься самим истцам. Так, один из персонажей романа Апулея «Метаморфозы» (более известного под поздним названием «Золотой осел»), заявляя, что «и бедняки от наглости богачей находят обыкновенно защиту в справедливых законах» (IX.36)[21], выдает, увы, желаемое за действительное.

Другой вариант — обратиться с прошением к префекту города или к наместнику в провинции (проконсулу, пропретору или прокуратору). Сохранилось множество примеров и самих обращений подобного рода, и письменных ответов на них (так называемых рескриптов) за подписями имперских чиновников. Но сам факт подачи жалобы отнюдь не служил гарантией ее рассмотрения, не говоря уже об удовлетворении. Один египетский проконсул как-то раз за два дня пребывания проездом в провинциальном городке получил 1804 ходатайства от местных жителей (P. Yale, 1.61). Но была ли у него физическая возможность разобраться с такой массой жалоб? Предположим, что у него имелись помощники, но и тогда им пришлось бы рассматривать прошения выборочно, руководствуясь различными критериями их значимости, например: достаточно ли влиятельный человек обращается (впрочем, по-настоящему влиятельные люди решали свои проблемы иначе, нежели посредством ходатайств)? Не чревато ли дело громким резонансом и серьезными осложнениями в масштабах провинции? Идет ли речь о важном прецеденте?

Но и жалобы правителю требовали подкрепления доказательствами, собирать которые должны были сами потерпевшие. В рассмотренном ранее деле о краже овец через подкоп под стеной потерпевший, прежде чем подавать жалобу, самостоятельно обыскал всю округу, обнаружил свой скот спрятанным в храме, заверил акт об обнаружении пропажи у местного чиновника и лишь после этого подал ходатайство. В другом случае, зафиксированном в Египте в 190 году, податель жалобы описывает, как воры «вломились с улицы через замурованное окно, вероятно проломив кирпичную кладку тараном». Обследовав место преступления, потерпевший обнаружил пропажу из амбара мешков с ячменным зерном, а на подоконнике — следы от веревки, которой обвязывали эти мешки, чтобы выволочь наружу (P. Oxy. 1.69).

Процитированное выше заявление звучит вполне правдоподобно в отличие от некоторых других. Некий Гермон жалуется, что из его пруда «похитили рыбы на целый талант» (P. Oxy. 19.2234). Один талант равнялся шести тысячам драхм, на которые по тем временам можно было купить от двух тысяч самых крупных и ценных рыбин до 180 тысяч мелких рыбешек. Человек, впрочем, откровенно мутил воду. Зачем было так нагло лгать? В надежде, что дело со столь преувеличенным размером ущерба скорее привлечет внимание? Или в расчете на будущий торг с обвиняемым в ходе будущего досудебного урегулирования претензии? Направление ходатайства как таковое могло использоваться потерпевшим для оказания давления на обвиняемого, служить знаком его твердого намерения добиться возмещения ущерба, даже если жалобщик особенно не верил в то, что дело рассмотрят по существу. Отослав заявление, можно было поставить об этом в известность вора — лично или через соседей — и с угрозами потребовать вернуть украденное. В свою очередь вор, конечно, мог рискнуть в расчете на то, что наместнику будет недосуг рассматривать чью-то кляузу. Да и едва ли вор ошибся бы в таком прогнозе.

Для рядового египтянина, отметим, обращение к римскому наместнику было делом отнюдь не простым. Прежде всего, письменное заявление полагалось составлять на греческом языке, являвшимся в Египте официальным со времен завоевания страны Александром Македонским. Для большинства простых людей это подразумевало обращение к писарю-переводчику, услуги которого, надо полагать, стоили недешево. Отсюда же, кстати, и то и дело встречающиеся в формулировках жалоб логические нестыковки и словесные клише. Мы слышим не истинную речь египетских селян, а ее пересказ на другом языке в исполнении писцов. Неясно даже, к какому именно праву апеллируют податели жалоб: то ли к имперскому римскому, понимаемому как собрание конституций, эдиктов и рескриптов; то ли к греческому, основанному на местных законах, многие из которых принимались лишь для урегулирования особых случаев, таких как статус евреев в Александрии; то ли к традиционному естественному праву, основанному на местных египетских обычаях… На практике, надо полагать, действовали и могли применяться все три вышеназванных источника права, а выбор наиболее убедительного правового основания оставался за наместником. Рассмотрение дел могло осуществляться чудовищно долго. Одна тяжба (P. Oxy. 2.237) тянулась тридцать четыре года — с 90 по 124 год, — и никто из лиц, являвшихся сторонами дела, так и не дожил до его окончания. Даже если просителю удавалось благополучно заручиться решением наместника (или чиновника рангом ниже) в свою пользу, прямого действия оно не имело. Полученный рескрипт носил характер всего лишь экспертно-правового заключения, и просителю затем еще нужно было обратиться в местный суд с исковым заявлением, подкрепив его рескриптом в качестве веского обоснования, а это тоже стоило денег и не давало гарантии принятия судом исполнительного решения в пользу истца. Рескрипт не имел обязывающей силы и не предусматривал санкций за невыполнение ответчиком прописанного в документе решения.

ВОРОВСТВО В РИМСКОЙ ИМПЕРИИ: КРИМИНОЛОГИЧЕСКАЯ СТАТИСТИКА

Невзирая на все недостатки, система петиционных жалоб позволяет нам составить на примере Египта некое представление о степени проникновения закона в обыденную провинциальную жизнь. Мы видим, что процедура урегулирования споров на местах была достаточна хорошо проработана — и у потерпевшей стороны имелся весьма широкий выбор разных вариантов решения проблемы. Можно было просто смириться с потерей имущества или же попытаться его вернуть, а уж какими именно средствами — уговорами или угрозами, подачей прошений или судебных исков, — зависело от обстоятельств. Самое главное, что каждый собственник жил «под сенью права», то есть всегда памятовал о наличии у него законных оснований и возможностей для взыскания украденного имущества с похитителей. Но вот что особенно интересно в этих прошениях: они позволяют нам составить базовые представления о криминальной статистике той эпохи.