Читать книгу "Девчонки, я приехал! - Татьяна Устинова"

Март, 1957 год

Сидеть было неудобно, сцену почти не видно, но зато слышно отлично.

В консерватории давали отчётный концерт. Выступали преподаватели и будущие выпускники, и Марк, сосед, сын Фейги и Ефима, достал два пропуска — Надиньке и Мирре.

Сам он прошёл по ученическому билету. Марк занимался в музыкальном училище имени Гнесиных и подавал большие надежды.

Они сидели, стиснутые со всех сторон такими же молодыми, жаждущими музыки людьми, слушали, затаив дыхание, а потом аплодировали бурно, горячо.

Солидная публика из партера оглядывалась на них с удовольствием.

Мирка успевала рассматривать и публику, и артистов, и с азартом оценивала исполнение, а Надинька ничего этого не могла.

Она только слушала.

Так давно в её жизни не было настоящей музыки!

Упражнения Марка и её собственные на кабинетном рояле в зачёт не шли.

— Мирка, сейчас будет Григ, а во втором отделении Рахманинов!

— Смотри, какой интересный военный! Он тоже музыкант, как ты думаешь?

— Господи, какой ещё военный?..

— Ну вон, в третьем ряду! Рядом со старухой! Видишь, такая величественная? Причёска короной?

— Это не старуха, — прошептал Марк, перегнувшись к ним. Тёмные глаза его смеялись. — Это Елена Фабиановна Гнесина.

Надинька ощутимо ткнула Мирру локтём в бок:

— Вечно ты!

— А военный? — не унималась несносная Мирка. — Который рядом? Неужели сам Петр Ильич Чайковский?

Марк посмотрел, словно проверяя, а потом признался, что военного он не знает.

На сцене худая, как спичка, нескладная девчонка с нелепо торчащими в разные стороны жёсткими косицами уселась к роялю, подвигалась туда-сюда, пристраиваясь, занесла руку и замерла.

Слушатели замерли вместе с ней.

Девчонка плавно подняла и опустила вторую руку, и началось колдовство, словно она волшебной палочкой взмахнула. Вдвоём с Григом — нет, нет, втроём, третий рояль! — они сотворили небольшое, живое, пламенное чудо из музыки и виртуозного исполнения.

У Надиньки глаза против воли налились слезами.

…Она не станет плакать под Грига, ни за что на свете не станет! Она комсомолка, отличница, вскоре станет инженером, что за сентиментальщина!

Она не плакала, когда хоронила отца, не плакала, когда грузовик навсегда увозил её из прежней, прекрасной жизни в новую — неустроенную и холодную.

Она не заплачет.

Горячая крупная слеза, одна-единственная, капнула на руку и покатилась, оставляя за собой мокрую сверкающую дорожку.

Девчонка играла о том, как с фронта вернулась мама, а Надинька её не узнала. О том, как рыдала от счастья Агаша и как примчался отец, «пробив» себе командировку в Москву. И о том, как мама смотрела на него и как они целовались и обнимали Надиньку.

Ещё девчонка играла о том, как Надинька любит Серёжу и как ей важно повести его в рощу, которая рядом с дачей, и показать старое поваленное дерево и большой пень. Да-да, пень!.. Это место мама с папой называли «Три медведя», и там рядом была поляна, всегда красная от земляники. Надинька с мамой собирали землянику, а отец притаскивал из дома пледы, самовар и корзину с пирогами, и «три медведя» пировали прямо в роще!

И ещё что-то хорошее играла девчонка, что-то доброе и ласковое, может быть, про ирисы и нарциссы, которые мама очень любила, или про круглого толстого щенка с жёлтым младенческим пузом, которого отец принёс маме в подарок ещё до войны, или про купание в Москве-реке и летний полдень, — Надинька уже не могла разобрать как следует, потому что изо всех сил сдерживалась, чтоб не заплакать.

Она вся сосредоточилась на борьбе с собой и больше не слушала.

…И хорошо! Потому что невыносимо, невозможно слушать, как девчонка на сцене играет на рояле всю прошлую прекрасную жизнь, которой больше никогда не будет…

Аплодировали оглушительно, долго, а тот самый военный даже крикнул «браво», что в консерватории было не принято и считалось не слишком приличным.

Величественная старуха Гнесина посмотрела на него с весёлым удивлением, и военный крикнул ещё раз.

Девчонка на сцене стала вся красная, как помидор, неловко кланялась, как журавль, болтались её косицы.

На сцену выбежала маленькая полная дама в сверкающем чёрном концертном платье, взяла девчонку за руку, притянула к себе, словно стараясь укрыть, защитить и потащила прочь.

— Тамара Ильинична! Одну минуточку! — роскошным баритоном провозгласил ведущий. Дама остановилась возле самого выхода со сцены. Ещё шаг, и они с девчонкой укрылись бы от оваций!

— Тамара Ильинична Икрянникова, — представил ведущий и первым зааплодировал. Зал подхватил с новой силой. — Педагог, профессор Московской консерватории!

Маленькая дама весело кланялась и всё пыталась утащить ученицу со сцены.

— Вот бы на мастер-класс к Икрянниковой, — проговорил Марк с восторгом. — Вот это сила!.. Но к ней не попасть.

— Почему?

— Все хотят к ней. А у неё сердце.

Григом заканчивалось первое отделение, и Надинька с Миррой решили «пройтись», хотя вылезти с тех мест, где они сидели, было непросто.

Марку очень хотелось, чтоб девицы остались сидеть, никуда бы не ходили, беспокойство не отпускало его всё первое отделение. А что, если они зайдут в буфет, а у него всего пятьдесят рублей?!

Какой позор, можно даже сказать, крах ожидает его!..

Но девушки в буфет не пошли.

Надинька взяла Мирру под ручку, и они сделали круг по фойе. Марк тащился за ними, словно катерок за буксиром.

— Нет, что ни говори, а музыку я совсем не так люблю, как драматическое искусство, — говорила Мирра, и глаза у неё блестели. — Вот «Вечно живые», помнишь, зимой, после сессии?

— Ну, конечно, помню!

— Вот там всё! И всё про наше поколение! А как они играли?! Особенно… высокий такой парнишка! Ещё имя у него модное!

— Олег? Ефремов?

— Кажется, да. Я несколько ночей потом не спала! Вы видели, Марк? — Она слегка обернулась и улыбнулась ободряюще, словно приглашая его к чему-то.

— Что вы, Мирра, на этот спектакль не попасть.

— А вы попробуйте, — сказала Мирра. — Это просто необходимо видеть!..

— Зачем меня учили музыке? — спросила Надинька. — Я никогда не смогу так, как эта девчонка.

— Вы тоже прекрасно играете, — вырвалось у Марка.

— Бросьте, — сказала Надинька. — Что вы!

И вдруг остановилась и дёрнула Мирру за руку.

Навстречу им в толпе двигались две женщины, постарше и помоложе, удивительно похожие друг на друга. Старшая была в шляпке с пёрышком, и младшая в шляпке, но без пёрышка. У старшей на шее сверкал крупный красный камень, и точно такой же, только вдвое меньше, — у младшей. Ридикюль у старшей был чёрный, лаковый, а у младшей коричневый, замшевый.