Читать книгу "Валентайн - Элизабет Уэтмор"

Люди стареют и умирают. Мистер Шепард уже был болен до несчастного случая на охоте, но не хотел об этом говорить. У него выпали волосы, стал ходить с палкой, всё забывал, а под конец не всегда мог назвать Дебру Энн по имени. Все знали.

Мужчины всё время погибают – в драках, при взрывах трубопроводов, утечках газа. Падают с градирни, или хотят перебежать перед поездом, или спьяну решают почистить пистолет. Женщины гибнут, когда заболевают раком, или неудачно выходят замуж, или садятся в машину к незнакомцам. Папу Кейси Нанелли убили во Вьетнаме, когда она была еще грудной, и Дебра Энн видела его фотографии у них в передней – школьный снимок, прямо перед тем, как он отправился в лагерь начальной военной подготовки; свадебное фото, когда он приехал в отпуск, и самое любимое у девочек – снимок его в аэропорту Даллас/Форт-Уэрт: в зеленой форме с одной нашивкой на рукаве, с зубастой улыбкой показывает камере грудную дочь.

Я его совсем не знала, говорит Кейси. Для неё Дэвид Нанелли – это флаг, который миссис Нанелли держит сложенным в комоде. Это три медали в деревянной коробочке, обитой изнутри пурпурным атласом, и краска, облезающая с деревянной отделки их дома. Он – работа миссис Нанелли в боулинге, в продовольственном магазине, в универмаге, и её молитвы о помощи в десятках разных церквей, одна другой строже. Он – это длинные юбки Кейси, даже летом, как у всех адвентисток, женщин и девушек, и церковь по субботам, а не по воскресеньям. Он в словах, что Кейси говорит Дебре Энн: всё было бы по-другому, если бы…

Когда умирают люди, есть доказательство и ритуал. Хозяин похоронного бюро надел на бабушку Лорали её любимый парик и блузку. Он попытался спрятать её рак под толстым слоем пудры и уложил её руки на груди – одна морщинистая бледная рука поверх другой. Лорали сообщила, что бабушкина щека холодная и резинистая, и Дебра Энн взяла уже Кейси за руку, чтобы та потрогала в гробу, но миссис Ледбеттер схватила обеих девочек за мягкое место над локтями, сильно сжала и, наклонившись к Дебре Энн, прошептала ей в ухо: Это что тебе взбрело?

А Джинни Пирс не умерла. Она уехала – уехала из города, оставила записку и большую часть своих вещей, оставила Дебру Энн и папу. Теперь миссис Шепард потрепала её по плечу и предлагает подровнять ей челку, а миссис Нанелли поджала губы и качает головой. В воскресенье утром папа готовит им завтрак. Днем по воскресеньям они жарят бифштекс на решетке и едут в «Баскин-Роббинс». Вернувшись, он садится в гостиной, слушает пластинки или идет на задний двор мистера Ледбеттера пить пиво.

Дебра Энн не хочет, чтобы в доме был хаос: мама приедет, увидит его, повернется и снова за дверь; так что она наводит в доме порядок и думает, как помочь Джесси вернуть грузовик. Она беспокоится за отца – он мало спит, и за миссис Шепард, которая, бывает, притворяется, что её нет дома, даже когда Дебра ложится на пол веранды и кричит: я вижу ваши кеды под дверью! Ждет, что позвонит мама, каждый раз бежит к телефону и, услышав в трубке голос отца, вздыхает. Она обдумывает, как ей говорить, когда мать наконец позвонит домой. Она ответит будничным голосом, как будто Джинни звонит с телефона администратора салона и спрашивает, купить ли в дом мороженого. Когда она позвонит, Дебра Энн отзовется приветливо, но без ликования, и задаст вопрос, который не отпускает её с 15 февраля, когда пришла с баскетбольной площадки раньше обычного и нашла пришпиленную к подушке записку от Джинни.

Когда ты вернешься домой?

Джинни

Утро воскресенья 15 февраля – это будет слабым утешением, что она не одна такая. И до неё многие женщины так убегали. Сейчас, въезжая в пожарный проезд к начальной школе имени Сэма Хьюстона с двумя чемоданами в багажнике и обувной коробкой семейных фотографий, Джинни Пирс могла бы вспомнить много историй о таких беглянках. Но она не из их породы. Она вернется через год, самое большее – через два. Как только найдет работу, жилье и скопит немного денег в банке, – приедет за дочерью.

Мама, почему ты плачешь? спрашивает Дебра Энн. Это аллергия, детка, а Д.Э. трясет головой, как обычно, с горячностью – февраль ведь, рано для аллергии – словно ставя точку. Джинни сглатывает ком в горле. Можешь подбежать на минутку? Посмотрю на твое личико?

Дочери почти десять. Она запомнит этот день: они на переднем сиденье в разболтанном капризном «Понтиаке», на котором Джинни ездит со старших классов школы и на котором теперь собирается сбежать. Д.Э. запомнит, как мать вдруг притянула её к своему плечу. Джинни запомнит, как отодвинула легкие каштановые волосы с глаз дочери, запах овсяной каши и мыла «Айвори», шоколад на подбородке – дочь всё утро ела сладкие сердечки по случаю Валентинова дня, – щеки, блестящие от солнцезащитного лосьона, которым Джинни намазала её перед выходом. Джинни протягивает руку, чтобы стереть шоколад с подбородка дочери. Рука дрожит, и она думает: возьми её с собой. Как-нибудь всё устроится. Но Дебра Энн уходит с криком: Перестань! Потому что для неё это – обычное воскресное утро, и мать будет приставать, как обычно. Для неё даже слезы Джинни – привычное дело.

Дверь машины захлопнулась, чуть не прищемив палец Джинни. С рюкзаком на одном плече Д.Э уходит, стуча баскетбольным мячом по бетону, мяч выкатывается на пыльную спортплощадку, небрежно вскинута рука, дочь уходит от машины. Пока, мама. Пока, Дебра Энн.

* * *

Бабушка Джинни не очень любила рассказывать о женщинах, которые справились с жизнью, но о тех, которым не удалось? Их образ четок, словно тавро в памяти Джинни.

Весной 1935-го жена скотовода подала обед дюжине работников и повесилась на передней веранде. Даже посуду не вымыла, рассказывала бабушка, – сложила тарелки в раковину, сняла фартук, пошла наверх, переодеться в любимое платье. Как будто в этом было дело, в раковине, полной посуды. А позже днем пришел пастух налить воды в бочку и увидел её: стул из кухни, опрокинутый на веранде, ветер медленно поворачивает женщину туда и сюда, из-под юбки выглядывает одна босая нога. Два дня искали пропавшую туфлю, рассказывала бабушка, и Джинни представляла себе коричневую лодочку, отброшенную на двор и присыпанную песком.

Другая женщина оставила записку, что хочет увидеть хоть какую-нибудь зелень – кизил, магнолию, клочок августиновой травы. Она оседлала лучшую кобылу мужа, ударила каблуками, и понеслась по пустыне, и налетела на колючую проволоку перед самым Мидлендом. Там легко потеряться, сказала бабушка, если не знаешь, куда едешь.

Даже тех женщин, которые держались правил, не обходили бабушкины рассказы. Женщины пропадали в мокрой метели по дороге домой из церкви. У них кончались дрова и еда посреди снежной бури. Они хоронили младенцев, которых подхватывал смерч и расшибал о землю, хоронили детей, которые вышли на двор во время пыльной бури и задохнулись землей своего же двора. Иногда Джинни думала, что бабушка не умеет рассказать историю с хорошим концом.

* * *

За ветровым стеклом вытянулась, как труп, трасса I-20. Небо спокойное, не мигает. Впереди – ничего, только пустынная дорога, о которой она мечтала, но сейчас едва видит её. Она включает радиостанцию колледжа, и кабину наполняет голос Джони Митчелл, ясный и отчетливый, как церковный колокол или пение в церкви, – и непереносимый. Джинни едва успевает его выключить. Теперь только ровный дорожный шум и тревожный тихий скрип под капотом. Она нажимает на газ, скрип становится громче, и она, задержав дыхание, скрещивает пальцы.