Читать книгу "В погоне за жизнью. История врача, опередившего смерть и спасшего себя и других от неизлечимой болезни - Дэвид Файгенбаум"

– Я не в курсе, что это было, – ответил он, – но давайте надеяться, что оно не вернется.

Такое отношение к проблеме, решение которой сводилось лишь к пассивной надежде, меня поразило.

Вскоре выяснилось, что о моем здоровье каждый день молились тысячи людей. Молились монахини на Тринидаде, где до сих пор живут почти все мои дальние родственники. Друзья, родные и те, кто меня поддерживал, – эту категорию людей я хорошо узнал благодаря своей работе в AMF – рассказывали мне, как усердно они молились о моем выздоровлении и как они рады, что мне стало лучше.

Я ценил их молитвы, однако несколько скептически относился к некоторым их заявлениям. Кое-кто из друзей и родственников уверял, что именно молитвы спасли мне жизнь и болезнь больше не вернется – это было ниспосланное Богом испытание, которое я выдержал. Очевидно, Господь увидел, сколько людей за меня молятся, и вынес Свой приговор, а дважды Он не проверяет. Я понимал, что они имеют в виду, однако помнил: так же рассуждал и я, когда маме впервые после операции сделали МРТ и не обнаружили никаких признаков рака. «Теперь она свободна. Она победила болезнь», – думали мы и продолжали молиться. Но болезнь вернулась. Наши молитвы оказались бессильны. Другие говорили, что Бог меня спас, потому что мне еще многое предстоит совершить в этом мире. Однако я знал: я достоин жизни и способен сделать не больше, чем мама или любой мой пациент, которому повезло меньше. Я пытался выбросить эти мысли из головы.

Я был ужасно рад тому, что у меня есть другая тема для размышлений – Кейтлин. Будучи неспособным здраво рассуждать в течение многих недель, я наконец обрел возможность подумать о том, насколько она для меня важна и как мне ее не хватает. Вскоре после возвращения домой я набрался смелости, позвонил ей и попытался объяснить, почему не захотел, чтобы она увидела меня в таком состоянии и запомнила изможденным и умирающим. Это был очень тяжелый разговор: мой поступок ее глубоко ранил. Она сказала, чтобы я не переживал, и приняла мое объяснение. Лишь потом я узнал, что она мне не поверила. Она думала, что виноваты сестры – якобы это они посчитали, что нам не надо видеться, а я их просто выгораживаю.

Разговор с Кейтлин еще немного улучшил мое самочувствие. Я ощутил себя не просто более здоровым – я почувствовал, что вернулся к норме. В общении сохранялась некоторая неловкость, но в целом все было как в старые времена. Иными словами, отлично. Мы старались не говорить о возобновлении отношений, но она предложила мне навестить ее в Нью-Йорке на Хеллоуин. На этом мы и попрощались. Я не знал, позволит ли мне здоровье воспользоваться приглашением, но было здорово, что она это сказала.

Вскоре после этого родители Кейтлин приехали в Роли – они планировали поездку еще до моего выздоровления. Они остановились недалеко от папиного дома, и мы вместе прогулялись. Их визит очень меня обрадовал. Пэтти невероятно походила на мою маму. Она безмерно гордилась своими детьми, твердо придерживалась принципов и всегда была готова помочь нуждающимся (мы быстро нашли общий язык и забыли о том случае с разорванной футболкой на школьном баскетбольном матче). Берни, папа Кейтлин, – потрясающий отец и важный человек на телевидении – успевал уделять время работе в совете директоров нескольких местных благотворительных организаций. Меня восхищала его способность жить множеством жизней одновременно – и при этом сохранять баланс.

Они не выказали ни тени обиды в связи с моим нежеланием встретиться тогда в больнице – мне кажется, они просто радовались моему выздоровлению. Пэтти поинтересовалась, собираюсь ли я сбавить обороты во врачебной подготовке и неустанном стремлении развивать AMF, ведь я едва не умер (именно так мы начали это называть). Я ответил, что, наверное, мне действительно стоит притормозить и не работать по столько часов подряд. Однако Берни выразил сомнение. Некоторые его друзья перенесли инфаркт, инсульт, лечились от рака. Все они твердили, что изменятся, внесут в свою жизнь коррективы, но на самом деле не изменился никто. Берни надеялся, что в моем случае будет иначе. Но я вскоре пополнил их ряды: сбавить темп мне было не суждено.

Однако должен заметить: один урок из первой встречи со смертью я все-таки извлек. Может быть, потому, что у моего одра собрались такие неравнодушные люди, я задумался о том, кого они видели перед собой раньше и почему ко мне пришли. Я отчетливо осознал: жить надо так, чтобы те, кого я люблю, запомнили меня таким, каким я хотел бы остаться в их сердцах к тому моменту, когда они придут со мной проститься. Моя мама поступила именно так. Ее живое наследие – это то, как она проживала каждый свой день: со щедростью, мудростью и теплотой. И не только в хорошие дни, и не только перед лицом смерти. Всегда.

Как я понял, ситуация с Пэтти и Кейтлин в вестибюле больницы произошла из-за того, что Кейтлин не стояла для меня на первом месте еще до нашего расставания. Я и после него не захотел за нее бороться и ужасно себя из-за этого чувствовал. Теперь мне снова была дарована жизнь, и, сколько бы она ни продлилась, я решил: я не допущу, чтобы меня запомнили «слишком занятым человеком», даже если мои занятия будут казаться мне крайне важными. Я хотел – если мне представится такой шанс – остаться в людской памяти как прекрасный спутник жизни, удивительный отец, щедрый друг и исцелитель болезней. Я поклялся, что найду время для тех, кто мне дорог. Я не буду ждать.

Как не стану дожидаться, пока произошедшее со мной каким-то образом само прояснится. Меня совершенно не удовлетворяло то, что мне просто таинственным образом «стало лучше» после загадочной болезни. Я хотел получить ответы.

Я начал с того, что запросил и проанализировал всю свою медицинскую документацию, начиная с детского возраста. Это не являлось просто обостренным любопытством: если болезнь якобы ушла сама собой, ей не составит труда вернуться. Все говорило о том, что она лишь на время задремала. Следовало успеть найти причину, прежде чем она проснется вновь. Я был пациентом – и я был начинающим врачом, и последняя роль нравилась мне куда больше.

Именно поэтому я взялся за дело. Я получил более трех тысяч страниц документов, воссоздал собственную историю болезни и начал работать над дифференциальным диагнозом – списком вероятных диагнозов, которые могли бы вызвать именно мой набор симптомов и проблем. Потом, опираясь на имеющиеся данные, я стал по очереди оценивать эти диагнозы, сужая круг «подозреваемых». Всего несколько месяцев назад я часто проделывал это упражнение с пациентами на клинических ротациях. Теперь я более двенадцати часов в день просматривал документы, чтобы выявить закономерности, которые, возможно, как-то связаны с тем, через что я совсем недавно прошел.

Я был целеустремлен, как лазер, но при этом с большим удовольствием (и часто) отвлекался на походы в туалет. Почки и печень, которые не работали два месяца, наконец включились на полную мощность. Из меня текла скопившаяся в организме жидкость: за две недели я выработал восемнадцать литров мочи. Мой раздутый живот и опухшие, отечные ноги начали возвращаться в норму. Я стал весить семьдесят пять килограммов – почти на двадцать три килограмма меньше, чем в момент госпитализации в Пенсильвании. Такой вес у меня был лишь в старших классах, и я не думал, что когда-нибудь приду к нему вновь. Но это случилось. Поразительно: я ходил по-маленькому и благодаря этому обретал форму.