Читать книгу "Собачья служба. Истории израильского военного кинолога - Иван Гончаренко"

Первые полгода службы наше маленькое, но уже родное подразделение из 38 человек каждый четверг вечером собиралось в одной из больших палаток и рассаживалось на раскладушках, стоящих буквой «П», для подведения итогов недели. Входил наш офицер Лютан, солдаты вскакивали, вытягивались по стойке «смирно». Потом все садились и надевали зеленые береты. На тот момент до красных мы еще не дослужились, и предстояло прослужить еще довольно долго! По правую и левую руку от Лютана садились командиры-сержанты. Лица у всех предельно серьезны. Ведь сейчас каждый из нас узнает, будет он проводить шаббат дома или на базе.

Конечно, самые отъявленные «грешники» заранее знали свой приговор — те, кто забыл в палатке оружие, уходя на обед, проспал подъем, хуже всех бегал или на шамнаше в его магазине не досчитались нескольких патронов. На протяжении недели, во время шамнаша, иногда наш сержант Рабин в автомате солдата обнаруживал грязь. Он бережно соскребал ее пальцем и этой грязью выводил на руке солдата слово шаббат — на иврите оно состоит из трех букв. Написал? Солдат домой не попадал. Не хватило грязи? Повезло! Рассказывали, что раньше слово шаббат сержанты писали на лбу солдата, но руководство это запретило, сочтя неприемлемым. «В общем, в хорошие времена мы начали служить. Спокойствие да благодать», — говорил я сам себе во время одного из шамнашей, с каской на голове, уставший после дня тренировок, наблюдая, как Рабин пишет слово шаббат на руке Зоара. Но и остальные о том, где они будут в субботу, имели пока самые смутные представления, ведь небольшие провинности имели все. Кроме того, у нас была в подразделении тетрадь Махберет Факим, куда мы собственноручно записывали свои грехи. Записать свой проступок было во всех отношениях проще, чем трусливо скрыть его. Ведь если офицер замечал нарушение, а в твоей личной записи в тетрадке покаянных признаний не было, то долгожданная поездка домой однозначно отменялась. Но это в лучшем случае. Часто за уличение во лжи — а недонос на самого себя у нас квалифицировался именно как вранье — такого вояку просто выгоняли из подразделения. Во время этого судилища я ощущал себя как на поле боя среди рвущихся снарядов и свистящих пуль, где мы то и дело получали ранения.

Конечно, все это было не так уж трагично и даже сопровождалось шутками со стороны начальства. Выглядело это примерно так. Офицер Лютан говорил: «Марк, встань!» Тот вставал. А офицер продолжал:

— На этой неделе Марк забыл свое оружие в палатке. Кроме того, он на две минуты опоздал в столовую. Марк, ты знаешь песню «Коль ха кохавим нофлим — Все звезды падают»?

— Да, — с поникшей головой скорбно отвечал бедный Марк. Его судьба уже была решена.

— Так вот, сейчас ты такая звезда, которая упала. На этот шаббат ты остаешься здесь. Садись, — спокойно продолжал Лютан.

Порой лишиться субботнего отпуска можно было и за менее значительные проступки, совершенные по чистой глупости. Например, в первые месяцы службы командир часто заставлял нас бегать. Говорил: «Видишь вон то дерево? У тебя есть десять секунд, чтобы добежать до него, дотронуться и вернуться обратно». Или: «Видишь вон ту гору? Добеги до нее и вернись обратно». И таких команд в день ты мог выполнить десятки. У меня на часах даже стерлась кнопка секундомера от того, как часто за день приходилось нажимать на нее. Но иногда такие приказы отдавались с элементом юмора. При этом шутить мог как командир, так и его подчиненный.

Вообще, в израильской армии внешним атрибутам субординации уделяют не такое большое внимание, как в других армиях, что, наверное, лишний раз доказывает ее демократичность. Все понимают, что дисциплина должна поддерживаться другими методами — пониманием необходимости воинской службы и того, что ты и твой командир, если надо, вместе, плечом к плечу, выйдете на боевые операции, а от слаженности ваших действий будут зависеть и ваша жизнь, и успешность выполнения задания. А обязанность отдавать честь уж никак не влияет на эффективность армии. Безусловно, юмор, особенно со стороны подчиненного, должен иметь границы. Иногда по глупости ты эту границу самоуверенно переступаешь… Так, однажды сержант Одед подозвал меня и, улыбаясь, сказал:

— Видишь вон то дерево? — и указал пальцем на дерево метрах в сорока от нас.

— Да, — ответил я, уже понимая, что сейчас последует.

— Оно хочет тебе что-то сказать. У тебя семнадцать секунд, чтобы добежать до него, узнать, что оно хочет сказать, и рассказать об этом мне, — сострил Одед.

Я уже знал об этой армейской хохме от своих товарищей, которые служили раньше, и решил, пользуясь случаем, продемонстрировать свое чувство юмора. Вернувшись, я бодро отрапортовал:

— Одед, ты ошибся. Дерево сказало, что оно хотело поговорить с тобой.

Все вокруг захохотали. В глазах сержанта забегали чертики. Он стремительно припустил к дереву, добежал до него, сделал вид, что слушает, и вернулся обратно.

— Ты прав. Дерево хотело мне поведать, что на этот шаббат ты остаешься здесь. Оно также пригласило тебя несколько часов отдохнуть в его тени, когда твои друзья будут наслаждаться отдыхом дома. Поэтому не стесняйся, — произнес Одед, улыбаясь.

Все смеялись, включая меня, а Одед продолжал:

— Сказать честно, — вдруг он перешел на шепот, — мне кажется, ты ему нравишься, и если у вас все заладится в этот шаббат, то можно устроить так, чтобы ты оставался здесь с ним на каждые выходные.

Мы смеялись. Вот так нелепо можно было получить онеш шаббат. «Это того стоило», — храбро, хоть и не без досады, говорил я сам себе.

Расскажу еще немного о порядках израильской армии. Боевые солдаты не отдают честь офицерам, ведь все уже равны, различие лишь в занимаемых должностях. Поэтому достаточно обычного приветствия. Кроме того, нас никогда не изводили строевой подготовкой, только перед какими-то небольшими торжественными мероприятиями — окончанием курса или получением красного берета — нас часа два могли потренировать ходить строем. При этом идти именно в ногу не требовалось. Подобная «красота» никого не интересовала. Такие небольшие торжества проводились внутри подразделения, и на них приезжали лишь наши родители и друзья. Каждый из них был счастлив увидеть друга, сына, и гостям было абсолютно безразлично, в ногу или не в ногу он марширует.

Наверное, командование ЦАХАЛ отлично понимает, что намного полезнее потратить время на спецподготовку, чем на строевые занятия. Ходить строем было важно в эпоху, когда отсутствовало не то что автоматическое, а даже нарезное стрелковое оружие. Но это было давно, в девятнадцатом веке.

Фраза, которая дала название этой главе — «Не говори, что ты дома, пока тебя там нет», — актуальна не только для чонгов, но и для пазамников[11]. Когда мы стали боевыми солдатами, наше подразделение пользовалось некоторыми поблажками по сравнению с другими соединениями. Например, нам разрешалось ходить по базе в футболках и более тонких штанах, а вместо сапог носить специальные легкие ботинки — палладиум. И самое главное: домой на шаббат мы могли уезжать не в пятницу, а в четверг! Про такой отпуск в армии говорят хамшуш — аббревиатура слов «хамиши — шиши — ве — шаббат» — с четверга по субботу.