Читать книгу "Счастье ходит босиком - Лана Барсукова"

– …что она беременна, – все-таки закончил фразу Виктор.

И улыбнулся, как счастливый дурачок.

* * *

Сказать, что Эля плакала, не сказать ничего. Дойдя до дома, она дала излиться горю в полной мере. От жалости к себе заходилась воем. Перед глазами стояла картина: стоит она, одна-одинешенька, перед вольером в зоопарке, а там цапля с мужем-цаплем и маленькими птенчиками. И непонятно со стороны: это цапля в вольере или Эля. Если между двумя людьми решетка, то как понять, кто из них свободен? Только по взгляду. У заключенного взгляд затравленный, несчастный, как у Эли. Цапля, не мигая, смотрит с превосходством, дескать, вот мое гнездо, а твое где? И выходит, что Эля в вольере. И надпись на прибитой дощечке: «Женщина. Отряд одиноких. Сладким не кормить». И дождь идет, поэтому видимость плохая, картинка размывается. Или это от слез?

Но слезы к делу не пришьешь. Вода вообще плохо пришивается. И на скотч их не приклеишь. Словом, проку от них нет. Эля, проплакав весь вечер, утром проснулась с новым приступом решимости. Нет, она не сдастся. Выбытие Виктора из игры добавляет сложностей, но не перечеркивает саму идею. Значит, донор. В чем-то это даже лучше. Можно выбрать высокого красавца, мастера спорта, доктора наук и гроссмейстера по шахматам – в одном флаконе, разумеется. И наук каких-нибудь физико-математических или технических. Социологических или философских – даже не предлагать. Словом, найдет идеального донора. Все, что ни делается, – к лучшему. С Витьком могла передаться по наследству любовь к вытачкам. Эля представила, как ее маленький мальчик будет шить платьице на пупсика, и передернулась. В том, что будет мальчик, а не девочка, она не сомневалась. Слишком большая игра связана с его рождением, ставка в ней должна быть соответствующая.

Вспомнила, как в их бухгалтерию заглянула, чтобы похвастаться, только что родившая молодая мама. Возмущалась, что при выписке из роддома принято конверты с деньгами вручать. Точнее, возмущалась не самими конвертами – это-то как раз нормально, выглядит как народная забава: дескать, молодой папаша весело, с прибаутками «выкупает» ребеночка у медсестры. Он ей конвертик в кармашек бросает, а она ему за это вручает перевязанный ленточкой сверток с ребенком. Время такое – каждый, как может, на своем участке фронта борется за возвращение народных традиций. Правда, это раньше коррупцией называлось. Но молодую маму возмутил не сам факт конвертиков, а то, что за мальчика принято платить в два раза больше, чем за девочку. Из чего Эля сделала вывод, что у возмущенной бухгалтерши родилась дочка. И сотрудницы бухгалтерии дружно осудили эту традицию как неправильную.

Эля в глубине души оправдывала такой прейскурант. Может, в два раза и многовато, но дисконт на девочек должен быть, ведь по жизни они весомость через мужчин приобретают. Сравните: жена олигарха, жена прапорщика и жена дворника. Есть разница? Причем понятная во всем множестве деталей: как выглядят, как говорят, что на ужин готовят. А женщины эти, возможно, и одинаковые изначально. И их даже местами поменять можно, потратив недельку на вживание в образ. Эля еще в школе на уроках астрономии поняла, что женщина – никакая не звезда, а Луна, потому что светит отраженным светом. И светит очень ярко, если со звездой повезет. Вот если бы в Анну Керн влюбился не Пушкин, а поручик Ржевский, то была бы она не «гением чистой красоты», а персонажем анекдотов. Эля вовсе не страдала от этого – живем-то мы в подлунном мире. Это поэтам всюду звезды мерещатся. Нет, она поэта в доноры не взяла бы, даже с доплатой.

Подозревала, что многие так думают, но молчат. Как с еврейской темой или с мигрантами. Многие их не любят, но в приличном обществе не принято в этом признаваться. Получается, что разговор о равенстве полов такой же лицемерный, как идея политкорректности. Эля вспомнила свое школьное сочинение, обличающее мещанство. А что было бы, напиши она, что думает? Примерно то же, как если она сейчас вслух про дисконт на девочек скажет, про мигрантов, не говоря уже об евреях.

Словом, рядом с собой она видела только мальчика. Но видела так отчетливо, будто он уже есть, живет себе преспокойненько в будущем и ждет, когда она пророет для него тоннель в настоящее. И рыть она станет денно и нощно. Руки сотрет, так зубами догрызет. А что ей еще остается?

* * *

В клинику Эля пришла за десять минут до начала приема, слишком рано. Она не выносила атмосферы медицинских учреждений, находиться там ей было неприятно. Словно она губка, впитывающая в себя тревогу и болезни. В очереди всегда одни и те же разговоры, каждый пытается рассказать свою историю, чтобы получить сочувствие, а слушает другого ради полезной информации. Вот толстуха рассказывает, как ее неправильно лечил врач Петров, а собеседница кивает, ахает, а сама в невидимый блокнот записывает «Петров – исключить». Бартер сочувствия на информацию.

Ее внимание привлекла пара. Мужчина ноги вытянул. Все перешагивают, а ему так удобно и наплевать на всех. Если журавля на попу посадить, такая же картинка будет. Эля почему-то подумала, что ребенку на его выпрямленных ногах не усидеть, как с горки будет скатываться. Рядом женщина сидит, в пол-оборота к нему повернута, жена, наверное. В этой клинике почти все парами ходят, что логично, хотя и неприятно для Эли. Колени женщины, как стрелка компаса, на мужчину смотрят. И вся она в его сторону развернута. Говорит что-то, не замолкая. Слов не разобрать, но по всему видно, что интонация просительная. А этот обладатель журавлиных ног как истукан сидит. Смотрит перед собой неподвижно, как будто воображаемую лягушку спугнуть боится.

Эля сразу уловила расклад в этой семье. Наверняка, когда эту женщину подруги спрашивают, что она думает о спектакле, та отвечает: «Как говорит мой муж, это шедевр». Или: «Мой муж такое за искусство не считает». И понятно, что если он изучает головоногих моллюсков, то жена про них часами может рассказывать. Сами моллюски о себе столько не знают, сколько эта женщина. «А я так и не научилась кардиган от удлиненного пиджака отличать», – с горечью подумала Эля. Встреча с Виктором не выходила из головы, мысли так или иначе соскальзывали по направлению их развода.

И все сходилось на том, что Виктор прав. И что цапля Инга оказалась лучше, чем Эля о ней думала. «Вот и журавль этот, может быть, неплохой мужик. Зря я так быстро его приговорила», – смягчилась Эля. Вообще она давно заметила, что если накануне много плакать, то на следующий день добреешь, вроде как от слез размякаешь. И еще она подумала, что неспроста ей в последнее время птицы покоя не дают, всюду мерещатся. То птичка-невеличка, то цапля, теперь вот журавль. «Может, это к аисту, который детей приносит?» – обрадовалась Эля. Но пока выходило, что аист только свой птичий двор обслуживал. Вера, эта птичка-невеличка, в любой момент забеременеет, с цаплей Ингой это уже случилось, да и журавль здесь не просто так сидит. Только одна Эля в полном пролете. Хотя «в пролете» – это уже радует, что-то из птичьего мира, хоть какая-то зацепка. Как оптимист, который видит на кладбище сплошные плюсы, Эля радостно вспомнила, что Виктор при ссорах кричал, что она его задолбала. Значит, есть в ней что-то от дятла. Аист своих не бросает, обязательно залетит. Дятел ведь тоже птица, хоть и со странностями.