Читать книгу "Единственный голос - Дина Рубина"

– Вот ужас-то! Богатые люди, единственный ребенок, долгожданный… Да еще девка такая мировая! Рехнуться можно!

– Они и заболели с горя, – подтвердила Ирина. – Спустя год отец умер от инфаркта. А мать сама тяжело заболела и еще через год скончалась. И хотя они оставили после себя значительные средства, но близких родственников у них не оказалось, так, какие-то дальние тетушки, которые походили-походили да и сдали девочку в какую-то загородную больницу для хроников…

– Слышь, Катька, какое горе в жизни бывает! – окликнула девушку Надя. – А ты здесь из-за шматка нерожденного вторую неделю убиваешься…

– Да погоди ты! – оборвала ее Маша. – Ир, рассказывай, что дальше-то было. Неужто так и захляла девка в приюте?

– Ну, слушайте… В этой больнице санитарами подрабатывали студенты медфака. Оплата, конечно, грошовая, работа адова. Выдерживали только крепкие парни. Как правило, приезжие из глубинки, у которых мамы-папы далеко… Ну, и один такой парень, студент второго курса, нанялся туда через сутки дежурить. В первый же день, как вошел в палату с шестью лежачими, как увидел девушку, так и остолбенел.

– Да она ж сколько так лежала? – усомнилась Татьяна, учительница младших классов. – Там, поди, от нее ничего не осталось, от красоты. Знаем мы эти больницы. Кормят через капельницу да как придется… кому они у нас вообще нужны, хроники?!

Ирина запнулась. В сказовом распеве как-то не предвидела сопротивления реальностью… Сказка сказкой, у жизни же всегда найдется возражение… Но останавливаться нельзя было ни в коем случае.

– А вот влюбился! – воскликнула она. – Такая красота не пропадает… Ну, похудела, да, но… черты лица, знаете, мраморная бледность… роскошные ресницы, соболиные брови… и… какое-то сияние от нее исходило, как от святой… Короче: парень пропал!

И по оживлению в лицах догадалась, что выиграла, победила, убедила! А дальше уже не о чем говорить – только гнать вперед, к победе любви, и точка!

И по прихоти великого сказочника Шарля Перро прекрасный Принц, то есть, конечно, санитар-студент-медик, стал рьяно ухаживать за Спящей красавицей, силой любви возвращая ее к жизни… Пол в палате быстренько вымоет, утки вынесет, протрет подоконники, потом сядет вот так, бывало, на кровать, возьмет ее руку и держит в своей и гладит, гладит…

– Может, он экстрасенс был?

– Не знаю, возможно… Только в одно прекрасное утро девушка открыла глаза, увидела у своей койки санитара в застиранном халате и – улыбнулась ему!

…Ирина умолкла. И в палате все молчали.

– А… дальше? – тихо спросила юная Катя.

– Ну, дальше… – задумчиво и растерянно проговорила Ирина. – Дальше неинтересно, потому что обыкновенно: выучились, женились, родили троих детей. Сейчас оба уже – врачи, купили кооператив, живут душа в душу…

Наступила выжидательная тишина в палате. Чего-то не хватало – эпилога, что ли, рассуждения на тему. Вот: нравоучения!

Тогда толстая Надя повернулась с боку на бок, тяжко прохрустев пружинами, и сказала:

– Вот и я говорю… Живешь ты, живешь, очумеешь уже от этой говенной жизни, запаршивеешь душой, думаешь, что никакой любви и нет… А она, девочки, есть! Надо только затаиться, ждать и не рыпаться…

И – разом пронесся благодарный вздох, и с пяти коек третьей палаты отделения гинекологии Подольской областной больницы донеслось мечтательное:

– Да-а-а!..

Такая долгая жизнь

Две истории любви

И все-таки, знаете, – надо любить!

Надо влюбляться, сходить с ума, назначать свидания, задыхаться, тряся грудью, бежать к метро! Да – возраст, да – недостаток кальция, фтора, чего там еще… у каждого своя гормональная история. Но душе-то все равно пятнадцать лет!

Вот эти две любви почему-то сидят в моей памяти рядышком, хотя произошли в разное время, в разных городах и с совершенно разными людьми.

Одна была рассказана от первого, что называется, лица. На этих историях «от первого лица», как правило, всегда лежит послесобытийный глянец. Человек подчищает ластиком помарки на своей биографии. Именно потому беспощадная простота, с которой этот человек рассказал свою историю, представляется мне достойной пересказа.

– Я, видите ли, по природе не то что однолюб – я в любви однорук, одноног, одноглаз, одно – чего еще? – одноух. Женился по изначальной единственной любви к девочке, рядом с которой просидел за партой десять лет. И тридцать пять лет брака она была буквально моей второй половиной. Пытаюсь вспомнить сейчас – сколько раз я уезжал куда-то без нее? Кажется, два раза: в семьдесят пятом, в Киев, на похороны отца – жена тогда лежала в больнице, – и в восьмидесятом, на три дня в командировку, в Углич.

Кто-то из великих писателей сказал: страстная влюбленность в собственную жену – тоже адюльтер… Затрудняюсь назвать это влюбленностью. Это даже и идиллией назвать нельзя. Ну, не скажете же вы, что живете в полном согласии и любви со своей левой рукой? А Таня – физически, душевно, кровеносно! – была моим продолжением. Или я был ее продолжением. Называйте это как хотите.

Теперь можете вообразить мое состояние, когда она занемогла и после всех проверок и анализов врач зазвал меня в кабинет и объявил, что проживет она не дольше пяти месяцев. Помните, пьеса такая есть: «А дальше – тишина…»? Дальше просто себя не помню, как человек, оглушенный дубиной. Врачи, травники, экстрасенсы, больницы, ее незнакомое лицо, мое – в зеркале – незнакомое лицо, и ощущение неостановимого падения в пропасть. Как я не покончил с собой в те дни – понять можно: я до последнего не верил, что она – я – умрем. Но почему я оставил себя в живых после того мгновения, когда в последний раз дернулся уголок ее рта, словно она усмехнулась… не знаю. Не знаю.

Не помню похорон. Друзья говорят, я выл, рвался прыгнуть в открытую могилу, кричал: «Закопайте меня с ней!»

С кладбища друзья приехали к нам домой и сидели до ночи, боясь оставить меня одного… Но люди все семейные, у каждого своя жизнь, каждому наутро на работу… Я уснул на диване, меня укрыли, тихонько вышли и захлопнули дверь.

…Я проснулся от щелчка. Странное нетерпение сотрясало меня. Волнение того рода, какое бывает перед долгим путешествием, когда тебя ждут иные страны, иные города…

Я встал и принялся бродить по квартире, в которой мы прожили вместе тридцать пять лет. Кружил по комнатам бесцельно, бездумно – контуженная взрывом рыба… Касался занавесей, перебирал на полках ее любимые безделушки, гладил ладонью угол клеенки на кухонном столе. Любая вещь здесь была куплена, сшита или связана ею. Ее запахом был насыщен воздух квартиры. И в этом густом, пропитанном всею нашей жизнью воздухе я завяз, как муха в янтаре, как гриб в маринаде… Тяжкая духота навалилась на меня, давила, вязала тело и мозг… я задыхался по-настоящему. Обеими руками вцепился и с силой рванул занавеси. Полетел карниз, от удара распахнулась форточка, тугой прохладный воздух влился снаружи…