Читать книгу "Я не ангел - Елена Колина"

Не смогла сама открыть дверь из-за трудного замка. В дверях сказала:

– На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость негодованием, на мерзость отвращением.

Ждала, надеялась… ну, вдруг он засмеется и скажет, что пошутил?..

Он сказал:

– А это кто, Чехов?

Плакала в сквере у метро «Петроградская». Как бы я хотела всем рассказать! Закричать бы на весь сквер, пусть бы все узнали, как он со мной поступил! Ау, люди, зло должно быть наказано! Вообще не помнила, откуда это «Зло должно быть и будет наказано!», очень сильно плакала.

Я все понимаю. Я понимаю, – зачем я ему? Он сказал, что я не из той среды, которая его устраивает. Жениться надо на тех, на ком надо, а не на мне. Ладно, пусть я не из той среды, я жалкая безродная провинциалка, моя девственность ничего не стоит, и моя любовь ничего не стоит, он уже выбрал Эмму, а я просто подвернулась под руку. Пусть. Я второй сорт, он женится, а я заранее должна согласиться быть его любовницей. Пусть, пусть.

Я вот только одного не понимаю! Зачем он меня слушал! Мог бы сказать – знаешь, пани Моника, это твоя детская травма, а я тебе не психотерапевт, не папочка, не друг. Я ему рассказала про себя самое главное, то, что никому никогда, а он!..

В моей голове опять всплыло: «Девушка, которая допускает это, заслуживает своей судьбы». У Войнич эта мысль вложена в уста жуткого негодяя. Негодяй имел в виду потерю девственности, поэтому эта фраза весь день в моей голове. Сейчас я поняла: это же стопроцентно правда! Когда ты перестаешь сама заботиться о себе, когда вверяешь свое благополучие другому человеку, – ты заслуживаешь своей судьбы. Кто позаботится о тебе, если не ты сама? Бросила сама себя, так получай.

Вот и хорошо, что Эмма выйдет за него замуж! За человека, который еще не женился, а уже придумал иметь параллельную семью! Он всегда будет ей изменять. Пусть, пусть она тоже будет несчастной! Не мне одной должно быть плохо!

Вообще-то не я одна такая, кто думала, что ее любят, а оказалось, нет… Анна Каренина, Тэсс из рода д’Эрбервиллей, кто еще… а-а, точно, Муму. Она думала, что ее любят, а ее утопили.

Самое ужасное, невыносимое, нечестное – это что каждому сверчку свой шесток, и жизнь устроена именно так, как устроена. Нечестно, нечестно!

Слезы все текут и текут, и болит голова. Тяф-тяф.

Давид, Давидик

Я совершил что-то вроде поступка. У меня было достаточно времени подумать, прежде чем действовать: странные звуки, как будто скулит собака, доносились из комнаты Эммы долго, полчаса или больше. Я слушал и думал: это плачет не Эмма, Эмма всегда плакала не одна, в ее слезах участвовали все, а это был одинокий плач. Бедная девочка, не может заснуть, плачет вторую ночь (вчера я не слышал ее слез, наверное, крепко спал), ведь она пережила насилие. Если через полчаса плач не прекратится, я постучусь. Но что я скажу?..

Я так и не решился постучать, но через час скрипнула дверь, я услышал шаги на кухне и затем звук льющейся из крана воды.

На кухне стояла Беата в детской фланелевой пижаме в зайчиках.

– У тебя плохое настроение? – глупо спросил я.

– Я что, дура, рыдать всю ночь оттого, что у меня плохое настроение? Настроение отличное. Просто подумала, почему бы мне не поплакать, и вот… плачу. Можешь сделать чай? Я сначала выпью чай, а потом повешусь. Мне два куска сахара. – Беата всхлипнула и тут же смешно хихикнула, увидев, как я уставился на нее с открытым ртом и вытаращенными глазами. Прижала палец к губам и поманила меня за собой, и я пошел за ней в свою комнатку за кухней.

Беата уселась на кровать, прошептала «не зажигай свет», – не хотела, чтобы я видел ее лицо: нос распух, глаза как щелочки.

– А давай, знаешь, что? Давай устроим вечеринку, только ты и я, как тебе?.. Я больше не хочу плакать, я хочу разговаривать. Вот ты мне скажи, как тебя зовут? Почему тебя зовут то Давидом, то Димой?

Она смотрела на меня с таким живым интересом, словно не могла заснуть, гадая, как меня зовут.

– Меня раньше звали Димой. Я родился здесь и жил до шести лет. Бабушка еще до революции жила в этом особняке, она была из дворян. Эмма в нее такая аристократичная.

…Ох, я идиот, из дворян же была моя мать, а Эмма мне сестра по отцу! …Особняк реквизировали, но бабушкиной семье оставили эту квартиру. Они с дедом прожили здесь всю жизнь. Дед был известный ученый. Я долго не знал, что моя мама из семьи известных ленинградских филологов. Узнал, что дед был знаменитым ученым, когда уже учился на первом курсе университета и случайно попал на лекцию на филфак (ошибся аудиторией и постеснялся уйти), и лектор упомянул научную школу моего деда.

– Этот особняк – родовое гнездо твоей семьи? Как интересно! Родовое гнездо есть, а семьи нет? А почему? Что случилось?

Я рассказал Беате все, что знал от Нино бэбо. Это были совершенно отрывочные сведения: «Твой дед был замечательный, великий человек, твоя бабушка была неплохая, можно сказать, хорошая, хотя ее дворянское происхождение подпортило ему жизнь». Вот и все, что я знал: дед и бабушка были прекрасные талантливые люди, мама вышла замуж за иногороднего студента строительного института, родился я. Когда мне было шесть, моя мама и ее родители погибли: ехали в Тарту на конференцию и попали в аварию, за рулем был мой отец. Затем приехала Нино бэбо и украла меня.

– Ты должен помнить, ведь тебе было шесть лет! Лев Толстой помнил себя ребенком, а ты!.. Неужели тебя, правда, украли?! А кто эта Нино, цыганка? А как она тебя украла? Знаешь, я один раз в деревне видела, как лиса уводила кошку: лиса прямо вьется вокруг кошки, а та идет себе с гордым видом, как будто с ней пришла подружить главная девчонка во дворе, вот дура эта кошка… – Беата, блеснув хитрыми глазами в разные стороны, изобразила лису, а затем, состроив умильную физиономию, – глупую наивную кошку. – Ну, рассказывай скорей! Как тебя украли?

Возможно, с другими людьми постоянно говорят о них самих, но у меня это было впервые. Никто еще не говорил со мной обо мне. Никто не разговаривал так, как будто все, что я скажу, очень важно и интересно, не смотрел на меня так внимательно, не ждал моего ответа, никто меня так внимательно не слушал. Когда на тебя так смотрят, начинаешь думать, что ты интересный человек, и это оказалось чертовски приятное чувство – вот я, я тебе важен, ты ждешь, что я скажу, затаив дыхание и не сводя с меня глаз, я сейчас скажу, и это будет много для тебя значить.

Беата смотрела на меня с детским любопытством, ждала, наверное, что сейчас в моем рассказе появятся цыгане, пираты, баба-яга. Было бы хорошо отвлечь Беату от ее горя, развлечь чем-то волнующим, но я не умею придумывать, а моя настоящая история была такой простой, что мне было неловко перед ней.

Нино бэбо на самом деле не бэбиа мне. Она сестра моего деда-филолога, совсем юной вышла замуж в Тбилиси, когда муж умер, осталась там. Нино бэбо рассказывала: «Вот я приехала в Ленинград на похороны, смотрю – ребенок, ты. Я попросила твоего отца по-хорошему – отдай мне ребенка, пока не придешь в себя. Он не сказал ни “да”, ни “нет”, тогда я тебя украла».