Читать книгу "Мертвые канарейки не поют - Антон Леонтьев"

А не как к изнасилованной им девушке.

Впрочем, не исключено, что Лев Георгиевич не видел между двумя этими категориями особых противоречий.

В горле у Риты мгновенно пересохло, сердце заухало. Барковский-старший, лукаво посмотрев на вазу с бордовыми розами, произнес:

– Тебе же нравятся розы, Ритка-маргаритка?

– Не называйте меня так… – простонала девушка, и учтивый адвокат вдруг изменился: улыбка на его лице трансформировалась в злую гримасу, в изумрудных глазах засветилась ярость.

– Иначе что, Ритка-маргаритка? Иначе ты обратишься в полицию?

Гоша, с несколько отсутствующим видом стоявший в дверях, бросил на Риту быстрый взгляд, и девушка вдруг поняла: если отец и сын Барковские захотят, то смогут ее сейчас убить, прямо здесь, в больничной палате.

Например, придушить подушкой. Или впрыснуть какую-либо гадость из принесенного с собой шприца.

И им все сойдет с рук. Их друг-доктор, тот самый, в очках в золотой оправе, подтвердит, что у пациентки не выдержало сердце, или имела место легочная эмболия, или…

Или, или, или…

Адвокат Барковский, внезапно подавшись вперед, схватил Риту за руку и скомандовал:

– Сынок, давай!

Гоша, приблизившись к кровати, оперативно достал из кармана наручники, кажется, те же самые, из тайной комнаты. И так же прикрепил запястье Риты к спинке кровати больничной палаты.

Девушка завизжала, однако Лев Георгиевич схватил ее железной хваткой за горло и мягко, буквально по-отечески, произнес:

– Ты только пискни, и я тебя прямо здесь придушу. Не сопротивляйся, и тогда, обещаю, ты останешься в живых.

И добавил со смешком:

– Может быть…

Рита верила, что так оно и произойдет. А Гоша тем временем приковал ее вторую руку, после чего Лев Георгиевич, ослабив хватку на горле девушки, сказал:

– Я сейчас отпущу, и, если ты только пискнешь, это будет последнее, что ты сделаешь в своей юной жизни, Ритка-маргаритка. Тебе это понятно?

Рита в ужасе смотрела на него, и Барковский-старший, другой рукой слегка ударив ее по щеке, произнес:

– Тебе это понятно, я спрашиваю?

Судорожно кивнув, Рита дала понять, что кричать и звать на помощь не намеревается, после чего Лев Георгиевич разжал стальную хватку, и девушка жадно втянула воздух.

Адвокат же бесцеремонно стянул с Риты одеяло, задрал ее больничный наряд, и девушка ощутила его крепкие пальцы на своем бедре.

– Гм, выпотрошили тебя, стало быть… Ну, ты сама виновата, Ритка-маргаритка. Не надо было меня злить, я был бы понежнее, все бы обошлось.

Его руки заскользили по ее телу, и девушка заплакала – от обиды, от отчаяния, от безысходности.

От того, что Барковских, похоже, ничто не могло остановить.

– Отец! – предостерегающе произнес Гоша, когда его старик, склонившись над животом Риты, вдруг лизнул ее пупок.

Со вздохом и явным сожалением прикрыв Риту одеялом, адвокат произнес:

– Ведь я бы мог снова тебя трахнуть, Ритка-маргаритка, прямо здесь и прямо сейчас. И никто бы этому не помешал. Кстати, такая ситуация меня ой как заводит, может, в самом деле…

– Отец! – повторил Гоша, и Барковский-старший, усмехнувшись, заметил:

– Обычно отец контролирует сына, а у нас сын держит под неусыпным надзором отца. Гоша ведь у нас такой пай-мальчик, всеобщий любимчик, местный плейбой. Хотя если бы местные барышни знали кое-что из его многочисленных тайн, думаю, они бы полностью переменили к нему отношение.

Рита заметила, как на лице Гоши заходили желваки. Кажется, несмотря на то, что отец и сын Барковские действуют заодно, отношения в их преступном тандеме не самые безоблачные.

– Впрочем, тайны есть у всех, не так ли, Ритка-маргаритка? У моего сына. У меня самого, конечно. Ну, и теперь у тебя тоже!

Засмеявшись, адвокат сменил тему:

– Кстати, ты так и не ответила, нравятся ли тебе мои розы? Так да или нет?

Рита буквально выдохнула:

– Бордовые розы такие пошлые…

Брови Льва Георгиевича взлетели:

– Господи, откуда в твоей головке такие глупости, Ритка-маргаритка? Знаешь, во сколько они обошлись?

А потом, снова схватив девушку за горло, прошептал:

– А знаешь, во сколько мне обходится твое пребывание здесь? И операция? Причем я ведь мог бы заплатить немного больше, и ты бы умерла на операционном столе. Ну, анестезиолог чуток ошибся и не ту дозу дал. Или у тебя пошла внезапная аллергическая реакция на какой-то препарат. И все, твои родители готовились бы тебя хоронить…

Разжав пальцы, он заметил:

– Но мы, как я уже говорил, никакие не монстры. Однако если я чего и не терплю, так это ненужной суеты. Ты деньги получила? Жизнь тебе спасли, в частной клинике за чужой счет прооперировали? Так что же ты, Ритка-маргаритка, волну-то гонишь?

Склонившись над девушкой, он провел пальцем по ее шее. Рита попыталась увернуться от его прикосновений, однако, с учетом прикованных к спинке кровати запястий, это было невозможно.

– Тебе же русским языком сказали: не поднимай хай. А ты что делаешь?

Слезы покатились из глаз Риты сами по себе, она изо всех сил старалась сдержать их, но не смогла.

Ей не хотелось, чтобы этот садист видел ее плачущей, однако совладать с собой она была не в состоянии.

Вздохнув, Лев Георгиевич отстегнул одну, а потом и другую руку Риты и спрятал наручники в карман халата:

– Это тебе будет наглядной демонстрацией того, что живем мы в городке очень маленьком, бок о бок. И что мы достанем тебя везде, Ритка-маргаритка. И не только тебя, но и твоих родителей. И прочих родственников, в том числе и детишек…

Потрепав ее по щеке, он ласково добавил:

– Думаю, ты поняла. Никакой бучи, никаких истерик. Пару дней тут еще полежишь, потом тебя выпишут. Даст бог, скоро с тобой увидимся – на юрфаке, например… Или, если будешь плохо себя вести, проникну к тебе в квартиру и трахну тебя прямо в твоей кроватке. Той самой, с плюшевым зайцем…

Откуда он знает? Рита похолодела от ужаса. Ну конечно, Барковские побывали у нее в квартире, когда ее увозила «Скорая».

– Ах, если бы ты знала, какая ты соблазнительная, Ритка-маргаритка. И как тебе повезло. Проблема детей для тебя решена самым радикальным образом, можешь наслаждаться жизнью на полную катушку. Так что, если хочешь повторения нашей незабываемой ночи…

Его рука полезла под одеяло, а Гоша прикрикнул:

– Отец, нам пора!