Читать книгу "Rotten. Вход воспрещен - Джон Лайдон"

САНДРА РОДОС: Панк-движение со всей его рваниной и булавками, если его обозначать как творческое направление, родилось на улице. Представители движения на самом деле привыкли проявлять творческий подход ко всему, что было им доступно. Эти люди не стремились быть элегантными, они пошли в совершенно ином направлении. Если бы вы отрезали один рукав совершенно нового костюма с кружевной рубашкой, разорванной на кусочки, и при этом какая-нибудь собака еще и жевала бы эту рубашку целую неделю, это было бы модно и круто, а вовсе не стремно.

Глава 5

Оборванец и жертва моды

Я считаю себя рабочим классом. И да, мы – ленивые ублюдки, бездарные, абсолютно пассивные, и никогда не примем ответственности за собственную жизнь. Поэтому мы всегда будем подавлены, и, как мне кажется, нам это страдание только в кайф. Нам нравится, когда нами командуют и ведут за собой, словно баранов на убой. Я не принимал британскую систему государственных школ, страстно желая понять, какого черта я не могу учиться там, где хочу, только потому что у меня нет денег, а у кого-то они есть.

И хотя у выпускников школ есть чувство превосходства, а ученики старших классов имеют все необходимые связи, после того, как они оканчивают школу, они паразитируют на населении. Их друзей вы не найдете среди рабочего класса. Такая же история и внутри самого рабочего класса. Если вы добились каких-либо успехов в работе, ваши ближайшие соседи или ваши лучшие друзья мгновенно отвернутся и возненавидят вас. «Вы уже не рабочий класс!» Как только вы становитесь успешным, вас более не причисляют к нему.

Пока я был маленьким мальчиком, это меня изрядно беспокоило. «О, Боже, я обречен, я остался без классовой принадлежности!» Сегодня мне по барабану, что они думают. Я всегда причислял и причисляю себя к рабочему классу, хотя рабочий класс меня к себе не причисляет. Вот так сложились звезды. В школе ситуация была аналогичной. Если вдруг ты прочел какую-либо книгу, да еще вдруг понял, что в ней написано, то тебя моментально начинали считать снобом и зазнайкой. Отлично, я готов принять оба ярлыка, если вам так удобно. Я думаю, что быть чуть умнее – куда лучше, чем быть пивным алкашом, жизнью которого, как жизнью барана, всегда кто-то управляет.

В четырнадцать лет музыка приобрела для меня огромное значение. Я начал покупать записи, и это было для меня самым забавным делом – никуда не ходить, а просто сидеть дома и проигрывать треки для себя. У меня никогда не было желания стать музыкантом.

Я и сегодня не музыкант и рад этому. Я – шумный структуралист. Если я пошумел и через некоторое время повторил этот шум, то да, вот моя музыка.

Я не думаю, что вам надо забивать себе голову музыкальной теорией, если вы не играете в классическом оркестре. Я начал слушать классическую музыку гораздо позже, когда мое сознание сформировалось в слегка более позитивную сторону. Но мое детское сознание классику не воспринимало.

Я отчетливо помню те ужасные времена, когда школа отвозила нас в Фэрфилд Холл и мы должны были слушать эти унылые оркестры час за часом. Неизбежно мы натыкались там на ребят из других школ, и под звуки увертюры к опере «Вильгельм Телль», исполняемой оркестром, там разражалась великая битва с участием пяти сотен школьных воинов-раздолбаев.

Дуд-дуд-дуд. Дуд-дуд-дунт. Дуд-дуд-дун-дунт-дунт – слышались звуки оркестра.

Трах! Бах! Ба-бах! – раздавались звуки великой битвы.

Конечно, свою любовь к музыке я никоим образом не ассоциирую со школой. Музыкальные уроки в католической школе были просто фарсом. Репертуар был насквозь тухлым. Мы исполняли какое-нибудь «Лебединое озеро» и прочий нафталин. Нам раздавали маленькие металлические треугольники. На тот момент мы уже были тринадцатилетними лбами и с этими треугольниками чувствовали себя пациентами психушки. Такие вот они, католические школы моего прошлого. Конечно же, треугольников на всех не хватало. На класс из сорока детей школа могла наскрести лишь шесть треугольников, поэтому они кочевали по кругу. Были еще пластиковые флейты, всего две. От вас ожидали, что вы купите свои собственные, однако позволить себе приобрести эти флейты никто не мог, поэтому все это было какой-то бессмыслицей. Еще нас постоянно заставляли петь хором. Естественно, задача была в том, чтобы петь как можно хуже, чтобы всеми способами избежать последующего облачения в те одеяния, в которые выряжали девчонок, чтобы направить в церковь на песнопения. Мне кажется, что католическая школа пыталась из всех нас сделать священников. Чтобы держаться в стороне от этого фарса, нужно было проявлять нехилые умственные способности.

Быть может, сегодня школы хоть немного, но изменились.

Но ранее они никогда не поощряли никаких дискуссий. Все было до невозможности примитивно – прочти, сформируй мнение, но класть они хотели на это мнение! Детям задается вектор мышления, а потому старомодное обучение уже миллион раз доказало свою неэффективность. Привилегированность учителей – это сплошная беллетристика, помноженная на стандартизацию. Они работают, чтобы унижать тебя и заставлять бить челом и преклонять колени. Хотите – верьте, хотите – нет, но есть люди, которые пытаются вернуть эту систему в школу снова. Так они видят закон и порядок в обществе будущего!

Католические школы в Британии были очень геттообразные.

Им приходилось быть такими, потому что большинство из них не принадлежат государству, а это значит, что они финансируются из независимых источников. Конечно, когда в классе сорок человек, почти невозможно сохранить какую-либо организацию или дисциплину. Но не дисциплиной единой жива школа – образовательный процесс должен быть интересным, чего католическая школа сделать не могла. Их девиз был таков: «Закрой рот! Тебя должны видеть, но не слышать!»

Вот тут-то все и катится к черту.

Тогда-то мелкие тихони вроде меня превращаются в бунтарей. Ты начинаешь видеть изъяны системы и можешь применить свои знания, когда власть имущие начинают демонстрировать слабость; вода, как известно, точит камень, и даже то, что кажется несгибаемым, однажды все равно согнется.

Я чувствовал себя совершенно незнакомым человеком, когда вернулся из больницы, в которой провел год, после тяжелого менингита. Мне пришлось много работать, чтобы догнать школьную программу. Но как только я догнал ее, я сразу выбрал другой путь. Я вовсе не стремился быть лучше других, просто хотел идти собственной дорогой. Все мои друзья сами выбрали свой путь.

У меня не так много друзей, но все они сами нашли свою судьбу, все они индивидуалисты. И никак не вписываются в припудренную и прилизанную систему.

Я люблю сумасшедших людей, особенно тех, кто не боится рисковать.

Школа была настоящей тюрьмой. Они пытаются применять систему притеснения и унижения, чтобы прессовать учеников. Чтобы ассимилироваться в толпе, где тебя обязательно дразнит какой-нибудь кретин, нужно его подкупить. Чем мы и занимались. Каждому надо было объяснять, что ты делаешь и зачем ты это делаешь. Если ты показываешь, что прилагаешь усилия, чтобы добиться результатов, то они воспринимали это как изворотливость. Может быть, мне просто везло. Наши обидчики были вменяемыми. Я был ловок и умен, и цеплять меня им не удавалось.