Читать книгу "В ночь большого прилива - Владислав Крапивин"

Поле не поле, но ярость полыхнула от Ежики, видимо, с ощутимой силой. Кантора вдавило в спинку кресла.

— Но-но… — сказал он.

Ежики, однако, был уже совсем другой. Сейчас перед ректором стоял изнуренный, поникший мальчишка.

— Господин Кантор, ну пожалуйста… Ну, делайте со мной что вздумаете… Хоть насовсем убейте. Только скажите, где моя мама…

Глава 10
ПОЛЕ НАДЕЖДЫ

Кантор опять низко опустил голову, подхватил упавшие очки. Сквозь редкие волоски блестел зайчик лысины. Кантор произнес безнадежно и очень искренне:

— Ну как… как мне убедить тебя? Как доказать, что все это — лишь твоя фантазия?.. Конечно, я понимаю, тебе не хочется расставаться с надеждой… Но если надежда бессмысленна…

Ежики медленно скручивал в себе нахлынувшую слабость и покорность. Сказал сумрачно и с новой упрямой ноткой:

— Ничего не доказывайте. Просто не мешайте… Не вмешивайтесь больше, когда я буду… искать.

— Ты собираешься туда опять?

— А вы как думали!

— Но…

— Вы что, хотите удержать меня? — спросил Ежики тихо и бесстрашно. — Тогда вам надо меня убить.

— Нет, ты помешался на этом. По-твоему, Командорская община только и думает, как убить двенадцатилетнего Радомира… Есть более безобидный способ разрешения спора.

Ежики вскинул глаза.

— Докажите в конце концов, что это Якорное поле существует! — Кантор плотно посадил очки и встал. — И на том закончим нашу дискуссию…

— Как я докажу?! Вы это сами знаете, а…

— Доказать проще простого. Мы вместе поедем по Кольцу и убедимся: есть такая станция или нет ее…

— И там увяжетесь за мной!

— Я клянусь: как только услышу «Станция Якорное поле», оставлю вас и не подойду к вам более никогда. Ни как ректор, ни как… человек, который к вам… в достаточной степени привязан.

Тень подозрения мелькнула у Ежики. Но… ведь если станция и застава есть — значит, они есть! И в самом деле, проще всего поехать и выяснить раз и навсегда!

Однако на что рассчитывает Кантор? Ведь он же знает, он там был… Или не был? Может, Ежики привиделась эта белая комната, где сидели Кантор, доктор и незнакомец? Может, он просто потерял сознание от страха и отчаяния, когда заблудился в кронверке?.. А потом сам не помнил, как добрался до станции, сел в поезд…

Или так! Люди в комнате были, но другие, незнакомые, а Ежики показалось, что ректор и доктор Клан… И возможно, эти люди отвели (или отнесли) мальчишку в вагон…

Но зачем?

И почему такой обман? Почему не пустили туда, куда он рвался всей душой? Фальшивый номер засветили над дверью…

А может быть, и телефон приснился? И Голос?

Нет!..

«Ежики… Беги, малыш, беги, пока светит луна…»

Он не добежал… Но луна-то светит и сейчас. По крайней мере, там светит! Сегодня — даже ярче вчерашнего: стала еще круглее…

— Едем, — сказал Ежики, будто камень уронил.

— Сейчас? — начал Кантор. Обжегся мальчишкиным взглядом. — Ну… конечно, такой час, это не в правилах лицея, но… раз такая ситуация… Но у меня одна просьба!

Ежики смотрел сумрачно и нетерпеливо.

— …Даже не просьба, условие: возьмем c собой воспитателя Янца. Клянусь, я ничего не замышляю! Но посудите сами: нам нужен свидетель. Третий человек! Беспристрастный. А господин Янц как раз отличается… гм… бесхитростным нравом и прямотой суждений.

— Как хотите…

С этой минуты в Ежики стало расти горькое понимание, что ничего не выйдет… В машине он скорчился между Кантором и почтительно-безмолвным исполнительным Янцем. За прозрачным колпаком разворачивался, катился назад громадный город — разноцветная карусель огней, струящихся реклам, светящихся стеклянных стен, иллюминаций. Тысячи людей спешили веселиться, смотрели на площади кино, толпились в открытых кафе, шли куда-то карнавальной толпой… Праздничный беззаботный вихрь.

И если в этом вихре плохо и одиноко одной какой-то затерянной песчинке, что с того? А если даже и не одной… Сколько таких песчинок? Мчится в машине сгорбленный тоскливым предчувствием Ежики. Летит где-то в черном пространстве без воздуха и тепла не нашедший себя на Земле Яшка… А может, и не летит. Может, ничего не вышло, и он свалился назад, в травяную гущу лицейского парка… А в траве, у игрушечного домика, один на один со своей печалью съежился маленький Гусенок…

«Так и не узнал, как его зовут… Теперь, наверно, и не узнаю. Потому что не вернусь…»

Откуда это странное чувство, что он не вернется в лицей? Была бы надежда, что все-таки попадет на заставу, — тогда еще понятно. Однако надежды этой все меньше и меньше. А вместо нее ощущение, что увозят его в какой-то пасмурный, совсем безрадостный край.

…Сели в поезд у Южного вокзала. Как полагается, в хвостовой вагон. Но все было не так. И Ежики даже не удивился, когда следующую станцию объявил чужой, незнакомый голос.

— Голос другой… — сказал Ежики, глядя за черное стекло.

Кантор, кажется, пожал круглыми плечами. Тогда Ежики сказал злее:

— Это вы подстроили.

Кантор вздохнул: мол, стерплю и это.

— Я не занимаюсь проблемами Службы движения… Голос, возможно, решили сменить после того случая в диспетчерской. Специально, чтобы не травмировать вас…

Почти без волнения, без ожидания слушал Ежики названия станций. И не удивился, только совсем поник, услыхав после Солнечных часов: «Следующая станция — Площадь Карнавалов»…

…Там, на Площади, они вышли из вагона. Ежики встал у края платформы. Свет плафонов казался серым… Кантор нерешительно, виновато даже переступил рядом своими мягкими башмаками.

— Ну… что? Поедем домой?

Ежики молча помотал головой.

— Ну… а что вы предлагаете, Матиуш?

Ежики молчал. Ничего он не предлагал. Ничего не хотел… Улететь бы, как Яшка, в черноту, чтобы не видеть, не слышать. Никого, ничего…

Воспитатель Янц молчал рядом почтительно и с готовностью делать, что скажет ректор. Судя по всему, он не очень понимал, что происходит.

Кантор сказал опять:

— Матиуш, мальчик мой, я же не виноват…

— Виноваты.

Ежики бросил это просто так, последним толчком упрямства. Но следом за словом толкнулась и догадка — слабенько так, намеком…

— Да в чем же опять вы меня обвиняете? — Это у Кантора получилось театрально. Даже люди на платформе заоглядывались.

— Потому что я ехал с вами… Вот если бы один…

Кантор не стал обвинять его ни в глупости, ни в упрямстве, ни в нелепой вере в потусторонние чудеса. Он сказал кротко и утомленно: