Читать книгу "Анатомия террора - Леонид Ляшенко"

Однако на этом все и завершилось. Никакого реального противодействия террористическому подполью «добровольные полицианты», как они себя именовали, оказать не сумели. Поэтому и ушли в историческое небытие, хотя и пытались, перерядившись в одежды «Священной дружины», предложить свои услуги Александру III. Прав оказался М. Е. Салтыков-Щедрин, который еще на заре всей этой «историйки» предложил переименовать «Т.А.С.Л.» в «К.В.Л.» – «Клуб взволнованных лоботрясов».

Вернемся все же к нашим основным сюжетам. Зеркальность действий власти и революционного лагеря дала себя знать и в вопросе о провокациях. В 1877 году крестьяне Чигиринского уезда Киевской губернии долго и безуспешно спорили с помещиками из-за размеров и качества своих пашен. Перевес, как водится, оставался на стороне сильного. Однажды в этих краях появился образованный и решительный человек, обещавший дойти до самого царя и помочь селянам в их борьбе с бывшими хозяевами. Пикантность ситуации заключалась в том, что в роли крестьянского заступника выступил член «Земли и воли» Я. Стефанович, а помогали ему два других землевольца – Л. Дейч и И. Бохановский. Их план базировался на наивном монархизме крестьянства, его вере в справедливость царских решений, то есть на тех основаниях, о которые не раз спотыкались народники, пытаясь революционизировать деревню. Теперь они решили использовать их в своих интересах. Исчезнув на некоторое время, Стефанович вскоре вернулся к чигиринцам с царским ответом, который носил название «Высочайшей тайной грамоты Александра II» (документ был напечатан, естественно, без ведома монарха, в одной из подпольных типографий «Земли и воли»).

В грамоте, в частности, говорилось: «Мы повелеваем оставить помещикам только усадьбы и такое же количество земли, леса, какое придется и всякому бывшему их крепостному... Непрестанная 20-летняя борьба наша за вас с дворянством убедила нас... что мы единолично не в силах помочь вашему горю и что только вы сами можете свергнуть с себя дворянское иго и освободиться от тяжких угнетений и непосильных поборов, если единодушно с оружием в руках восстанете против ненавистных вам врагов и завладеете всею землею... Всякий, кто готов положить жизнь свою за великое и святое крестьянское дело, обязан дать присягу на верность обществу Тайной дружины”»[41](этакий аналог вышеупомянутой «Тайной лиги»).

За восемь месяцев существования в Чигиринском уезде «Тайной дружины» в ее ряды вступили около трех тысяч крестьян, но дальнейшие успехи организации были прерваны до боли знакомым образом. Один из «дружинников», угостившись в кабаке, во всеуслышание начал похваляться тем, что скоро крестьяне покончат с помещиками и заберут себе их земли и леса. После ареста он с перепугу рассказал все, что знал о «Тайной дружине» и ее руководителях. Последовали аресты, прервавшие создание армии крестьянских освободителей. Народники, в массе своей осудившие затею Стефановича и компании, называли ее мистификацией, старой самозванщиной, облаченной в новую канцелярскую форму. Можно, наверное, сказать и так. Однако, с точки зрения чигиринцев, «Тайная дружина» являлась типичной провокацией, прикрытой словами о благе народа, социальной справедливости и т. п.

А ведь существовала задумка и еще более лихая, хотя и не совсем народническая, поскольку идею ее подал один из основоположников марксизма Ф. Энгельс. По его мнению, российская оппозиция должна была использовать в освободительных целях спровоцированный ею же дворцовый переворот. Энгельс посоветовал народникам вступить в переговоры с покинувшей в 1881 году Россию вдовой Александра II Е. М. Долгорукой-Юрьевской о возведении на престол ее сына Георгия. В обмен на трон будущая регентша должна была согласиться на проведение в стране политических реформ (введение конституционного правления, дарование политических и гражданских свобод и т. д.).

Трудно себе представить, как развивались бы события дальше, если бы старый теоретик народничества П. Л. Лавров не развеял иллюзии Энгельса и его русских сторонников одной фразой. Они, сказал Петр Лаврович, имея в виду Долгорукую-Юрьевскую и всю чиновную Россию, никогда не простят нам первого марта. Лавров был безоговорочно прав: трудно представить себе вдову императора или Лорис-Меликова, сопровождавшего княгиню в ее вояжах по Европе, вступившими в какие-то переговоры с революционерами, убившими Александра II.

Опять-таки можно сказать, что это была авантюра, а не провокация, но, во-первых, попробуйте провести четкую грань между ними, а во-вторых, в данном случае дело не в терминах. Так ведь и чудится, что из-за спин Стефановича, Дейча, Энгельса выглядывает подмигивающий и потирающий от удовольствия руки Нечаев. Сложное это понятие – «нравственность». Счастье народа, судьбы страны, будущее нации... Сопоставимы ли подобные вещи с добром и злом, любовью и ненавистью, допустимым и запрещенным? Политика и мораль – так ли уж они несовместимы, как об этом часто говорят, то ли бравируя цинизмом, то ли искренне веруя в произносимое? А может быть, дело обстоит с точностью до наоборот? «Красный» и «белый» террор действовали, как это ни странно, в одном направлении, приучая россиян к обесцениванию человеческой жизни, к тому, что сохранение старого порядка или установление нового требуют варварских жертвоприношений. Другими словами, они с одинаковым успехом разрушали общественную мораль, ставя свои политические цели выше нравственных устоев общества. Самое печальное заключается в том, что террор и та и другая сторона оправдывали желанием защитить и сберечь именно нравственные идеалы нации (то ли традиционные, то ли вновь насаждаемые).

В конце концов оказывается, что мораль и политика взаимосвязаны теснейшим образом, и попытка развести их есть не что иное, как лукавство, нежелание отвечать на неудобные вопросы (а удобных мораль для человечества как-то вообще не заготовила). Власть и подполье затратили массу сил и средств для того, чтобы заглушить голоса друг друга, иногда они чуть ли не менялись местами, дабы выполнить то, что предначертали себе сами. Интересно, а если увеличить масштаб рассмотрения событий, то о чем шла речь в схватке Зимнего дворца с революционным подпольем в конце 1870-х – начале 1880-х годов?

Правительство Александра II, как умело, вводило Россию в «небывшее», т. е. в нечто новое в ее истории, но уже успешно испытанное западноевропейскими странами. Это небывшее, которое вряд ли можно назвать самым справедливым строем на земле, являлось, несомненно, более прогрессивным, чем традиционное общество. Оно медленно, с трудом приживалось на российской почве, меняло социальную структуру России, ее экономику, культуру, приспосабливая их к восприятию нового, пугающего, но необходимого стране. В конце концов, что такое культурный прогресс в самом широком смысле этого слова? По словам Ю. М. Лотмана, он представляет собой постепенное превращение чужого, страшного и ненужного в родное, привычное и необходимое. Процесс перемен в России обещал быть долгим и мучительно сложным и для «верхов», и для «низов» империи. К примеру, Зимний дворец во времена Александра II только в самом начале 1880-х годов согласился на перемены в системе управления государством. И большой вопрос, осознал ли он при этом насущную необходимость таких перемен или действовал только под давлением обстоятельств?