Читать книгу "Правда и блаженство - Евгений Шишкин"

Солнечные лучи перемётами — то тень на дороге, то обожженное лучами пространство — высвечивали путь к монастырю. Константин различил вдали фигуру — человек шагает. Далёко. Только точка еще идет. Версты три-четыре… Да ведь Алексей-то, должно, на автомобиле приедет, подумал Константин. Отвернулся от дороги, положил руку на плечо отроку, сказал:

— Пойдем, Витюша, я тебя до реки провожу. Мамке передай, пускай ко мне собирается… Ты, говоришь, на моторке приехал? В гору-то поднимался на яр, к монастырю — тяжко идти?

— В гору-то? Ну, тяжко.

— Вот так и к Богу, как в гору идти, тяжко. А вниз, от Бога-то, бежать вон как легко. Аж ветер в ушах.

— Я все равно молиться не буду! — настаивал отрок.

XII

Алексей Ворончихин приехал на станцию поздним вечером. Отсюда до Преображенского монастыря — восемь верст проселочной дороги. Если б не в ночь, он отправился бы пешим ходом. Но по потемкам — остерегался заплутать.

Алексей вышел на площадь возле станции, огляделся. Огней — фонарных и оконных — маловато, людей не видать. Но вскоре поразился ярко горящим огням кафе, что приютилось на краю пристанционной площади. Во всех окнах пылал свет, да и входная дверь распахнута настежь, словно зовет в гости. Коли так, стало быть, и люди есть. Глядишь, подбросят до монастыря-то. Вон под окошком и мотоцикл с коляской прикорнул в ожидании хозяина.

Он вошел в кафе. Провинциальное, обшарпанно-приплесневелое заведеньице, но отнюдь не доходяжное, чистенькое, с французскими улыбчивыми складками штор на окнах, резными жар-птицами на деревянных панно в простенках.

Посреди кафе стоял длинный накрытый стол, изрядно потрепанный, видать, после только что отгремевшего банкета. Гости отгуляли, оставив в бутылках кое-где недопитые вина и водку и часть яств на тарелках. За столом сидел один-единственный человек, — по-деревенски смуглолицый, чубатый, обветренный мужик с огромными темными руками с желтыми ногтями и веселыми стальными зубами. Он безбожно уплетал буженину с хреном. Увидев Алексея, мужик приветно кивнул ему, словно старому корефану, и указал на стул возле стола. Алексей принял приглашение.

— Геннадий, — пробурчал с набитым ртом гостепримный мужик и потянулся к бутылке с водкой. Он налил два фужера — один поставил перед Алексеем, другой, не дожидаясь тоста и чоканья, залпом вкатил в себя, запил из другого фужера, похоже, пивом, и вновь вернулся к мясопродуктам.

Геннадий брал с тарелки огромной своей пятерней пару-тройку нарезанных кусков мяса, макал в хрен в крупной креманке, потом толкал все это в рот и сладко перемалывал, чавкал стальными зубами. Время от времени он запивал еду еще из одного фужера, похоже, красным вином.

— С головой бо-бо не будет апосля такой смеси? — спросил Алексей.

— Не-е. Только польза, брат, и крепкий сон, — ответил Геннадий. — А знаешь почему? Потому что совесть чиста! — Он снова потянулся к бутылке с водкой. — Банкет кончился. Председатель районное начальство выгуливал. А мне всё начальство по хрену! Я здесь муж поварихи и уборщицы.

— Обеих сразу?

— Так оно и есть, — весело закивал Геннадий. — Гарем. Мужиков жильных в поселке нету. Вот я, брат, и отдуваюсь.

— А где сам работаешь? На поле трактористом?

— Нет. В санатории. Тут у нас санаторий поблизости. В грязелечебнице, — отвечал весело и хмельно Геннадий, поблескивая стальными зубами. — Грязь намешиваю и развожу на тачке. Бабы голые лежат в рядок, а я их этой грязью мажу. Лечебная грязь-то. Помогать она, брат, ничего не помогает, но они думают, что помогает. Им это-то и помогает. — Он рассмеялся. — А может, и на самом деле кому-то помогает.

— Грязная работенка?

— Наоборот, брат, чище некуда. Главное, что совесть чиста!

Он взял огромный кусок торта, последний, остатный от банкета, и задвинул его в широко распахнутый рот, где сладкий кусок ждали раскаленные грубой мясной пищей стальные зубы.

Алексей с наслаждением смотрел на это человечище!

В это время появились жены Геннадия. Будто две сестры. Ядреные, круглолицые женщины, смешливые, русоволосые, светлоглазые. Елена и Елена. Одна, правда, ростом почти на голову меньше другой. Маленькую Алексей почему-то окрестил Карандаш, а высокую — почему-то Циркуль.

— Мне бы в монастырь, барышни, добраться, — сказал Алексей.

— К Константину Федорычу, небось? — понятливо спросила Елена-Карандаш.

— Откуда вы знаете?

— Как не знать! — вступила в разговор Елена-Циркуль. — К нему со всей страны едут. Кому словом, кому лечебной травой… Всем страдальцам помогает.

Обе Елены взялись меж тем за работу: одна за уборку стола, другая — за помыв помещения. Но разговор не прервали:

— Он, Константин-то Федорыч, духом берет. Силой внутренней… Ведь к нему с радостью не приходят. Все свои беды тащат… Послушаешь людей, так волосы дыбом. Сколь горя на земле! — говорила, гоняя швабру по бетонному полу, Елена-Циркуль.

— К нам часто посетители евонные заходят. На них и выручку теперь делаем, — собирая на тележку пустую посуду, добавляла Елена-Карандаш. — В ночь-то вам не стоит ехать. У нас комната для таких, как вы, приготовлена.

— Поутру Генка отвезет, — добавила Елена-Циркуль, усмехнулась, любовно взглянув, как Геннадий ковыряется спичкой во рту, высверливает из зубов застрявшие мясные волокна.

Когда обе Елены оказались поодаль от стола, Алексей полушепотом спросил многоженца:

— Легко ли тебе с обеими-то управляться?

— Легче не бывает! — ответил Геннадий. — Была у меня, брат, жена Нина. Она здесь же, в кафе, бухгалтершей работала. Умерла. Тут и одна Лена и другая Лена на меня глаза лупят. Обе они мне, брат, по нраву. Чего душой кривить! Давай, говорю, вместе жить будем. Стали.

— Не грешно?

— Грех, брат, двух здоровых баб в одиночестве и неудовлетворенье содержать. Вот это грех! А так, брат, почет и уважение. В двойном размере. За двух-то баб, — строго и крепко сказал Геннадий. — Я ведь ни у кого не украл… Я, брат, по хотенью живу. Чего нравится, то нравится… Вот я хорошо выпил. Отлично закусил. Мне теперь и с бабами в радость побыть!

— Эти слова я уже слышал! — воскликнул Алексей.

— От умных людей слышал, брат! — подчеркнул Геннадий.

— А Бога не боишься? — поинтересовался въедливо Алексей. — Страшный суд там… Или еще чего?

— Никаких судьёв я не боюсь. Ни на небе, ни здесь. Здесь меня вообще некому судить. Потому что у меня, брат, совесть чиста, а начальство в России — подлецы! Ежли бы не подлецы, разве жил бы народ в такой бедности! — ответил Геннадий и махнул рукой на окно. — Божий суд мне тоже не страшон… Вон монастырь наш, Преображенский. Много ль там монахов? Немного. Почему? Потому что религия хотенья человеческие не прочувствовала… А книги ихние почитай. Ничего не поймешь. Так зачем, брат, такие книги, если они мне непонятные? — глядел в глаза Алексею Геннадий, выставляя, как кол посередь дороги, свой вопросище. — В Бога нынче хорошо только богачу верить. Всё богатство вроде Богом дано. Бедняку отрада от Бога невелика — ему только утешенье, что он вместе с богачом помрет. Гроб на всех одного размера, да и могилы по гектару не бывают… Никаких богатствов богач с собой взять туда не сможет. Новую жизнь богачи еще не выучились у Бога покупать.