Читать книгу "Ученик философа - Айрис Мердок"

Истерическая слепота Джорджа прошла недели через две, и тогда священник принес ему письмо Розанова. Джордж прочел письмо, кивнул, но не сказал ни слова. Отец Бернард приносил письмо еще дважды, пока не убедился, что Джордж действительно понял написанное, хотя тот так ничего и не сказал. Позже отец Бернард показал записку мне.

Думаю, интуитивное решение священника — не разглашать, что Розанов покончил самоубийством, — оказалось правильным. В результате Хэтти Мейнелл, которая и без того чувствовала себя сильно виноватой, не страдала всю жизнь от мучительного сознания, что Джон Роберт решился на такую крайность почти сразу после разговора с ней. Сам я думаю, что Джон Роберт давно готовился выполнить свое решение — умереть: об этом недвусмысленно свидетельствует оказавшееся у него специально составленное снадобье. И Хэтти, может быть, не ошиблась, подумав, что он находился в состоянии саморазрушительного отчаяния из-за того, что считал провалом своих философских трудов.

Конечно, в этом деле есть детали, которые так навсегда и останутся неизвестными. То, что Джон Роберт решил умереть в Институте, объяснить легко. Он не хотел рисковать тем, что его найдет Хэтти. Но действительно ли Розанов принял ядовитую смесь, да и была ли она вообще? Думаю, ее существование подтверждается письмом — убедительным для тех, кто знал характер Розанова. Учитывая его личность, я считаю, что философ был не из тех, кто, написав такое письмо, стал бы тянуть время или раздумывать. Что стало причиной смерти? Был ли он уже мертв, когда Джордж погрузил его в воду? (Это вполне возможно.) И даже если Розанов проглотил предположительно смертельную дозу, действительно ли она убила бы его? А если бы отец Бернард пришел раньше Джорджа (как и случилось бы, не зайди он прежде в Заячий переулок)? Может быть, философа удалось бы спасти? Признание Джорджа вкупе с письмом самоубийцы поставило бы ряд интересных медицинских, юридических и даже философских проблем. Именно такие вещи интересовали Джона Роберта — возможно, он даже оценил бы иронию случая и роль, сыгранную Джорджем в последние минуты его жизни. По крайней мере эта задача привлекла бы внимание философа: в чем состоит вина Джорджа с точки зрения закона? И в чем он на самом деле виновен при данных обстоятельствах? Скорее всего, эти вопросы останутся без ответа. Им суждено тревожить умы и Джорджа, и отца Бернарда. Я несколько раз беседовал с отцом Бернардом до его отъезда (о котором скажу позже). С Джорджем мне пока не удалось поговорить, но я надеюсь, что при содействии Стеллы это произойдет в ближайшем будущем.

Хэтти была потрясена внезапной смертью деда и страшно горевала. Любовь — это радость, даже неразделенная любовь — это радость, пока есть надежда, а Хэтти, конечно, искренне любила своего новообретенного деда и не верила до конца в его «никогда». Ей было трудно перенести внезапную ужасную потерю. Более того, Хэтти считала, что это она во всем виновата: послушалась его и ушла, а если бы осталась, то изменила бы цепочку случайных, как она думала, событий, завершившихся падением со скользкого края ванны. Хэтти знала, насколько несчастен был Джон Роберт и почему. Но несмотря на это, ей, по-видимому, не пришло в голову, что его смерть могла быть неслучайной. Насколько мне известно, Хэтти не обсуждала предсмертное откровение Джона Роберта ни с кем, даже с Томом. Она решила (это уже моя догадка), что тайна старика, которого она так внезапно, странно и на такой краткий срок полюбила, принадлежит только ей одной. (В крайне расстроенном состоянии она обронила несколько фраз, смысл которых так и остался бы туманным, не будь у меня других источников информации.) В этом, как и в других ситуациях, Хэтти показала силу своего характера. Что же до Тома, то он если когда и задумывался, не от Джона Роберта ли должен был охранять Хэтти, то сейчас уже, видимо, перестал задаваться этим вопросом или, по счастливому свойству своей натуры, забыл о нем вообще.

Доподлинно неизвестно, когда именно Том сорвал бутон девственности Хэтти. Возможно, это произошло в первую, странную эру их любви, эру уединения, продлившуюся с утра воскресенья до вечера понедельника, когда им сообщили о смерти Джона Роберта. (Новость о том, что Хэтти Мейнелл и Том Маккефри находятся вместе в Слиппер-хаусе, облетела Эннистон уже к полудню воскресенья. Без сомнения, тем ранним утром я был не единственным свидетелем их бегства.) Как бы там ни было, Том и Хэтти поженились осенью того же года. Возможно, период траура — не самая плохая подготовка к свадьбе. Их союз вызвал всеобщее одобрение горожан, не омраченное даже злорадными заявлениями, что Тому гораздо лучше было бы жениться на Антее Исткот, которая к этому времени стала немыслимо богатой. За Хэтти Том тоже взял немалое приданое. Оказалось, что Джон Роберт накопил немало, даже если не считать домов в Калифорнии — одного в Пало Альто и одного в Малибу.

Бракосочетание прошло по квакерскому ритуалу в доме собраний, в ходе обычного молитвенного собрания, и присутствовали только Друзья. Взяв Хэтти за руку, Том провозгласил:

«В присутствии сих собравшихся я беру моего друга Хэрриет Мейнелл в жены и обещаю ей с Божьей помощью быть ей любящим и верным мужем, пока оба мы живем на свете».

Затем Хэтти произнесла ответный обет, и Том надел ей на палец кольцо Шальной Фионы. Многие плакали — не только Габриель. Потом в Белмонте состоялся прием, задуманный и организованный (причем с огромным успехом) Габриель, которая внезапно получила возможность реализовать свои доселе подавляемые представления о том, какой должна быть настоящая семейная жизнь. (Алекс, выжившая после падения, в это время ушла в тень, о чем я расскажу далее.) Брайан ходил, удовлетворенно приговаривая: «Выброшенные деньги. Слава богу, что не мы платим». Перл присутствовала как неофициальная подружка невесты, а Эмма — в роли шафера. Том просил, чтобы Эмма спел, но он отказался. Речей не произносили. Как это часто бывает на свадьбах, радостное событие свело вместе многих общительных людей, ранее не знакомых друг с другом и чрезвычайно довольных жизнью. Присутствовал Милтон Исткот. А также Стив Глатц, ныне занятый редактированием уцелевших тетрадей Джона Роберта, составлявших его «великий труд», от которого так много ожидают. Явилась и Марго (née Мейнелл) Марковиц с мужем, евреем-адвокатом, Альбертом (который, как согласились между собой Хэтти и Перл, подействовал на нее благотворно). Верити Смолдон, хорошенькая школьная подруга Хэтти, пробила оборону, которую держал скорбящий Эндрю Блекет, и подействовала на него ободряюще. Я имел удовольствие познакомиться с отцом Стеллы, сэром Дэвидом Энрикесом, и, как и предсказывала Стелла, мы прекрасно поладили. Гектор Гейнс, недавно помолвленный с широко известной ученой дамой, явился, в частности, и для того, чтобы продемонстрировать Антее свое полное выздоровление, но при виде ее испытал весьма прискорбный рецидив. (Возможно, здесь будет уместно упомянуть, что, несмотря на всевозможные превратности судьбы, пьеса «Торжество Афродиты» была успешно поставлена — шоу должно продолжаться, как выразился Гектор — и даже привлекла благосклонное внимание лондонских критиков.) Джой Таннер впервые явился на публике как признанный жених Антеи. Он произвел плохое впечатление на городских сплетников, главным образом потому, что, по их мнению, собирался жениться на Антее ради денег. Мать Эммы, напротив, выглядела невероятно молодо и очаровала абсолютно всех. Свахи, которых на свадьбах всегда в изобилии, были уверены, что она и сэр Дэвид просто созданы друг для друга. Гэвина Оара не пригласили, но Майк Сину явился под покровительством Несты, Оливии и Валери, чтобы осветить свадьбу в «Газетт». Руби, которая больше не служит в Белмонте, пришла как гостья, но помогла Габриель и Дороти Осмор мыть посуду. Джуди Осмор по своему мягкосердечию хотела сделать приятное Габриель и надела платье, покрашенное чаем. (Она так и не узнала, что именно с ним случилось.) Зеда, украшенного белой ленточкой и красной розой, многие гладили, и немалое количество народу на него наступило. Адам, который за прошедшие месяцы вдруг решил подрасти, красовался в темном костюме, сшитом по мерке Домиником Уиггинсом. В этом костюме Адам словно парил над толпой, едва узнаваемый — высокий, стройный, серьезный, большеглазый юноша. Джордж тоже пришел, ненадолго, под эскортом бдительной Стеллы. Все знали, что он «сильно болен», но подробностей не знал никто. Многие подчеркнуто здоровались с ним, но быстро отходили.