Читать книгу "На пути к краху. Русско-японская война 1904-1905 гг. Военно-политическая история - Олег Айрапетов"

В военном отношении в этот период Россия была фатальна слаба, что не замедлило сказаться и на ее внешней политике. Поражение в Манчжурии привело к отказу от противостояния по периметру границ и ряду соглашений, которые должны были снять большинство противоречий Петербурга с соседями ради дипломатического прорыва в районе Проливов. Увы, ослабленная в результате неудачной войны и революции Россия оказалась неспособной добиться успеха и в этом случае. Вторая, «дипломатическая Цусима» А. П. Извольского образца 1908 года — прямое следствие первой Цусимы. А между тем Цусимское сражение произошло в тот же день, что и коронация Николая II. Император заметил это, безусловно неприятное для него совпадение{2372}. Наиболее точно, на мой взгляд, его чувства передает запись от 14(27) мая 1907 года: «Памятный день, навсегда омраченный ужасной гибелью флота в Цусимском бою!»{2373}

Русско-японская война отразилась на будущем Великих Держав и в другом, незаметном поначалу аспекте. Совершенно очевидно, что победа азиатского государства над европейской Империей вызвала рост надежд на деколонизацию среди азиатских подданных друзей и противников Петербурга. Ни поражения Италии в Абиссинии в 1885 и 1896 годах, ни Франции в Тонкине в 1885 году не приводили еще к столь масштабным последствиям. Впрочем, эти войны и не были столь масштабными. Победы японцев поражали и вдохновляли и молодого Дж. Неру и учителей будущих баасистов в Египте. Японская победа убедила их в возможности победы в противостоянии с Британской империей{2374}.

Февраль и октябрь 1905 года неожиданно отозвались в феврале 1917 года. На Мандаринской дороге судьба свела людей, отношения между которыми будут иметь огромное значение для периода 1914–1918 годов. Достаточно назвать имена генералов М. В. Алексеева, Н. В. Рузского, Л. Г. Корнилова, А. И. Деникина, С. Л. Маркова. Эти февральские дни породили у участников мукденских боев жесткую критику не только армейских, но и государственных порядков. «Самодержавие разбито и опозорено именно в той области, в которой его считали неуязвимым… — Писал в марте 1905 г. Струве. — И армия останется преданна самодержавию? Нет, этого не должно быть и не будет»{2375}. Революционер 1905 г. и контр-революционер 1917 г. торопился, но в главном он был абсолютно прав. По авторитету монархии был нанесен сильнейший удар.

Начавшаяся в 1905 г. революция порождала у генерала Алексеева — будущего начальника штаба Ставки Верховного Главнокомандующего — мысли, как мне представляется, весьма важные для понимания той роли, которую он сыграл через 12 лет. Россия, по его мысли, была кораблем без руля и опытного капитана и разумных «лейтенантов». Пожалуй, это было первое критическое замечание в адрес императора и его политики: «Трудно судить по информации телеграмм о том, что происходит в России, но мне рисуется внутреннее наше положение опасным. Брожение ищет выхода. Этот выход может быть дан мерами предупредительными, но силы накопившиеся могут и не дождаться этих мер, а прорвать все преграды и вылиться в форму, образцы которой нам дает история. Для мирного выхода опять же нужен человек, нужно, чтобы не упущено было время. Но человека нет, а сколько пропущено времени…»{2376}.

Любое поражение порождает у современников мысль о преобразованиях. Их масштабность измеряется тем, насколько велика, в оценках проигравшей стороны, катастрофа. В отличие от монарха, у Алексеева воспоминания о русско-японской войне прежде всего были связаны с Мукденом. «Февральские» мысли генерала выходили далеко за рамки только военных реформ. Более того, дни 23–27 февраля долгое время оставались самыми черным периодом его жизни, и, как мне представляется, его «послемукденские» размышления позволяют лучше понять поведение Начальника штаба Верховного Главнокомандующего в те же дни 1917 года. Впрочем, настроения эти проявллись и среди оппозции и раньше. Отвечая на скрытые (впрочем, весьма небрежно) призывы левых в Думе к революции, 12(25) февраля 1916 г. В. М. Пуришкевич заявил: «Война бывала иногда матерью революции, но всякий раз, когда революция рождалась в муках войны, она была плодом разочарования народа в способности его правительства защитить страну от неприятеля»{2377}.

Генералитет, проигравший в 1904–1905 гг. войну с внешним врагом, внезапно для себя обнаружил, что демобилизация армии — задача не менее сложная, чем призыв запасных и концентрация и снабжение армий, а внутренний враг может оказаться опасней внешнего, если поведет за собой стремящихся после войны домой солдат. Не менее внезапным было и другое открытие — при условии обладания небольшой, но вполне надежной кадровой части такой враг, как революция, оказался не так уж и страшен. Успехи генералов А. Н. Меллера-Закомельского и П. К. Ренненкампфа на Транссибе — вполне логичное объяснение решения отправить батальон Георгиевских кавалеров под командованием ветерана Манчжурской кампании Н. И. Иванова на восставший Петроград в феврале 1917 г. Такой опыт — поражения и победы — оставила русско-японская война России и миру.

Это наследие вдохновило восточную соседку России на интервенцию в годы Гражданской войны, на оккупацию Северного Сахалина. Опираясь на силу, Токио диктовал Советской уже России свои условия сосуществования. «Конвенция об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией» от 20 янв. 1925 г. обуславливала значительные уступки Москвы взамен за уход оккупантов из Северного Сахалина: «…принимая во внимание нужды Японии в отношении естественных богатств, правительство Союза Советских Социалистических республик готово предоставить японским подданным, компаниям и ассоциациям концессии на эксплуатацию минеральных, лесных и других естественных богатств на всей территории Союза Советских Социалистических Республик»{2378}. Советские власти обязались в течение 5 месяцев после эвакуации японской армии с русской территории заключить договоры о концессиях на Северном Сахалине сроком от 40 до 50 лет. Японцам должно было быть предоставлено не менее 50 % нефтяных площадей, право на добычу угля, проведение лесозаготовок, японские концессии получали особые льготные условия эксплуатации{2379}.

Как известно, уступки не остановили японских политиков от нападений на СССР. И каждый раз их вдохновлял опыт 1904–1905 гг. Круг взаимных подозрений и счет обид замкнулся в 1945 году. 28 августа 1945 г. закончилось очищение от противника южной части Сахалина и Курил. В тот же день над Порт-Артуром был поднят военно-морской флаг СССР{2380}. 2 сентября 1945 г. итоги 40-летию подвел И. В. Сталин: «Свою агрессию против нашей страны Япония начала еще в 1904 году во время русско-японской войны. Как известно, в феврале 1904 года, когда переговоры между Японией и Россией еще продолжались, Япония, воспользовавшись слабостью царского правительства, неожиданно и вероломно, без объявления войны, — напала на нашу страну и атаковала русскую эскадру в районе Порт-Артура, чтобы вывести из строя несколько русских военных кораблей и создать, тем самым, выгодное положение для своего флота. И она действительно вывела из строя три первоклассных военных корабля России. Характерно, что через 37 лет после этого Япония в точности повторила этот вероломный прием в отношении Соединенных Штатов Америки, когда она в 1941 году напала на военно-морскую базу Соединенных Штатов Америки в Пирл-Харборе и вывела из строя ряд линейных кораблей этого государства. Как известно, в войне с Японией Россия потерпела тогда поражение. Япония же воспользовалась поражением царской России для того, чтобы отхватить от России южный Сахалин, утвердиться на Курильских островах и, таким образом, закрыть на замок для нашей страны на Востоке все выходы в океан — следовательно, также все выходы к портам советской Камчатки и советской Чукотки. Было ясно, что Япония ставит себе задачу отторгнуть от России весь ее Дальний Восток.