Читать книгу "Творения. Книга третья - Святитель, митрополит Московский Иннокентий"

заставили уважать их самих. Надобно отдать справедливость, что не только взрослые, но даже и дети отнюдь не шумели и не делали ничего неблагопристойного во все время службы, которая продолжалась более часа[198]. Особенно я думал, что не произойдет ли между ними какого-либо шума тогда, когда они увидят своих однородцев (которых я в тот же день окрестил), приступающих к причащению вместе с русскими, потому что, хотя они окрещены были мною с согласия тоэна и родственников их, но может быть, очень многие этого не знали; но и здесь не произошло совершенно ничего похожего на шум и ропот, кроме особенного внимания.

Подобного уважения и внимания к нашим обрядам с первого раза не видно в колошах Ситхинских, потому что они в церковь ходят только в большие праздники и притом всегда одни только почетные или приезжие. Но это более оттого, что каждый раз должно представлять главному начальнику колоний как о числе желающих быть в церкви, так званиях и именах и проч. Словом сказать, доступ в церковь и почетнейшим весьма затруднителен, а для простых, и особенно всех вдруг, совсем невозможен; потому что церковь находится внутри крепости, а не впускать в крепость значительное число дикарей, и притом в праздничное время, есть справедливая мера осторожности. Но при церемониях, отправляемых вне крепости, как-то: при погребениях, и особенно значительных лиц, колош всегда собирается очень много.

Здесь нельзя также оставить без внимания и того, что за несколько времени пред сим, Ситхинские колоши очень нередко снимали образа, врезываемые в могильные кресты, и даже разрывали могилы русских; но ныне совсем нет.

3-е) И самое главное доказательство того, что близко время просвещении колош, есть то, что они ныне очень охотно слушают рассказы о нашей религии. Это я знаю также по собственному опыту, а) В бытность мою в Стахине, я, как после отправления священнодействий, так и при посещении моем почетнейших тоэнов в их жилищах, сколько мог, говорил им касательно нашей религии и вообще о нравственности; и они с охотою и вниманием слушали меня; и один из них даже сделал мне вопрос: что будет там тем людям, которые здесь делают добро[199]. По возвращении моем из Стахина и при первом оттуда приходе судна я получил от тамошних тоэнов приветствие и желание еще видеть меня. b) Проживая в Ситхе, я также много раз бывал у колош в их бараборах и особенно в прошедшую зиму (1837–1838) несколько вечеров провел с ними в беседах, т. е. или рассказывая им о пашей религии, или расспрашивая их об их обычаях; и долгом поставляю себе отдать им справедливость, что они всегда и все принимали меня очень ласково и не без уважения и даже радушно[200]. И слушали мои рассказы с охотою и вниманием.

Но, может быть, меня спросят: что же? Если колоши охотно слушают о нашей религии и смотрят на нее с уважением. и проч., то почему же из них еще мало крестятся? Правда, с самого начала наших сношений с колошами и по сие время (до 1830 года) крещенных колош не более 20 душ. Но надобно сказать, что я никогда и никому из колош не хотел предлагать прямо о принятии крещения, имея в виду единственно то, чтобы сколь возможно действовать на их собственный рассудок; и всячески убеждать их в истине и святости религии, так, чтобы они сами просили о принятии их в христианство: и хотя я не достиг и не дождался этого, но, по крайней мере, дождался того, что они начали слушать о истинах религии и сомневаться в силе и действии шаманства, и имел утешение крестить тех, кои сами изъявляли желание креститься.

Впрочем, я думаю, что и при совершенном и всеобщем убеждении колош в необходимости просвещения религиею христианскою, они нескоро согласятся принять ее; потому что (по словам одного очень неглупого колоши) они думают, что с принятием христианства они сделаются под таким же влиянием и властью русских, как и алеуты, которых они считают не иначе как калгами или невольными служителями русских. И в самом деле, это мнение колош об алеутах, если и не будет для них непреодолимым препятствием к принятию христианства: то может удерживать их от этого еще очень долго, и едва ли не до тех нор, пока они совершенно убедятся в противном.

Судя по той перемене, какая видна ныне в колошах, в отношении к русским, и потому, что они, будучи уверены в пользе наших познаний, с охотою начинают заимствовать их от нас и пользоваться плодами их, я думаю, что многие из колош согласятся отдать детей своих, для того, чтобы выучить их, например, читать и писать, если только сделать им такое предложение. Но сделать такое предложение останавливает во первых то, как учить их читать по-русски тогда, когда они не знают по-русски, ни учитель их по-колошенски? И при том какая будет польза для них от того, если они и выучатся читать и писать тогда, как на их языке нет еще никакой книги и даже грамоты? И потому прежде надобно образовать или найти учителя, знающего колошенский язык, после того, составив грамоту их языка, перевести на их язык что-нибудь из священных книг, и потом вызывать желающих учиться.

После всего сказанного здесь о колошах весьма кстати сказать и об их языке. И я, сколько могу и сколько знаю, предлагаю здесь не как сведения точные, но в виде опыта.

Колошенкий, или собственно Ситхинский, язык есть язык оригинальный, совершенно непохожий ни на один из европейских языков; и совсем различный от алеутского. Имея намерение говорить об языке колошенском, я думаю, не будет излишне сказать нечто и о других языках, употребляемых в нашей Америке.

Северо-западная часть Америки чрезвычайно замечательна по многоразличию языков, употребляемых туземцами: почти на каждом шагу можно встретить людей, которые говорят или собственным языком, или своим наречием. Особенно это видно между калифорнскими индейцами, так, например: индейцы Большой Бодеги не понимают индейцев, живущих несколько далее внутрь материка, прямо Росса, а живущие севернее Росса не понимают ни тех, ни других; и все это на пространстве не более 200 верст.

В наших американских колониях, не считая Росс, раскиданных только по берегам Америки и на протяжение не более как 3,000 верст, находится шесть языков, раздробляющихся на несколько наречий, именно: уналашкинский, кадьяский, кенайский, якутатский, ситхинский и кайганский.

Такое разноязычие и многоязычие и на таком пространстве, удивительно, и тем более, что почти каждый