Читать книгу "Высокая кровь - Сергей Самсонов"

— Вы, тарщкомиссар, могет, сомнение имеете насчет того, что он, Чюпахин, в белых был, — сказал немолодой, заматерелый взводный, усмешливо сощурив карие глаза. — Так много у нас тут таких. Да хучь я. Сманули нас атаманья, попользовались нашей темнотой.

— Ну вот и спрашиваю, какой Чюпахин человек. Что о Советской власти говорил? — Сергею сделалось смешно: он сидел средь бойцов, которые лишь час назад рубили белых, и смотрел в глаза бывшему белогвардейцу, который мог быть заодно с Чюпахиным и прочими.

— Да бирюком он жил. Могет быть, по свойству характера, как есть такие люди — молчком живут, без шутки, а могет, и держал что за пазухой, — ответил взводный, не сводя с Сергея усмехающихся глаз. — Однако вы, товарищ комиссар, прямо как трибуналец допрашиваете или опять же особист.

— Выходит, так, — насильно улыбнулся Северин. — А что же, наш-то Сажин часто у вас бывает? Не сильно досаждает вам таким, какие в белых были?

— Да как сказать. Он больше с эскадронными. Бывало, и заарестовывал кого из наших за грабиловку, а чтоб за пропаганду или ишо чего похуже, так будто бы и нет. Да и зря вы спросили, товарищ комиссар. Он ить такие разговоры с каждым глаз на глаз ведет, и об чем он с тобою гутарил, кто же вам исповедуется?

— А бой под Веселым вы помните? — спросил Сергей, почувствовав, что уперся в тупик.

— Какой же из всех?

— А тот, когда пушки на левом берегу оставили. Телятников такой был, пулеметчик.

— А энтот-то чем подозрительный?! — изумленно рассмеялся взводный. — Он, кубыть, и в ячейку заявление подал о принятии в партию, не казак никакой, а как раз таки мастеровщина. Бывало, побудит нас всех и давай из газеты зачитывать, чего Ленин аль Троцкий сказал. Да энтого бы первого живым на небо взяли, когда бы у Советской власти загробная жизнь полагалась.

— А что, и видали, — сказал вдруг молодой боец — Из боя шел в тылы, с погремушкой своей на загривке. Куда, мол, бегешь, — я ему, — когда ты должен нас из пулемета заслонять?

— Это уже на правом берегу? — осведомился деловито Северин.

— Выходит, так, на энтом, под Балабинским. А он мне и гутарит: заграждать я, мол, вас не могу, потому как все диски давно расстрелял, и зараз я уже как выхолощенный, затем и отступаю с пулеметом, чтобы он белой сволочи нипочем не достался. Тачанка-то ихняя с Грищуком перекинулась, уж так на всем скаку обоих кружануло — Грищук, повозочный, до сей поры параликом зашибленный.

— И больше вы Телятникова уж не видели? — спросил Северин с ничтожной надеждой, что кто-то видел рядом с пулеметчиком знакомое лицо из своего командного состава.

— Так точно, не донес сердяга пулемета, погинул вместе с ним.

— И об чем же это вы нас пытаете, никак в толк не возьму, — усмехнулся взводный Шевелев. — То об Чюпахине допрашиваете, то о чекисте нашем, то о пулемете. Что ж, за оружие отчет держать? Так тем же днем не то что пулемет, а почитай все пушки в Маныче поутопили — и ничего, командование из-за них нас не шибко ругало.

— Чюпахин пропал, — ответил Сергей, — и Телятников пропал — вот о них вас и спрашиваю, чтобы знать, что родне их писать, и вообще, чтобы память…

— Да бросьте уж, товарищ комиссар, — сощурился взводный насмешливо-знающе и как бы обижаясь на Сергея. — Народ мы, предположим, темный, да только ить и не телята. Совсем слепыми жить ишо не научились. Ежли начистоту, догадаться-то немудрено: хотите знать, не тот ли пулемет в Балабинском стучал, когда комиссаров побили?

— Угадали, — признался Сергей.

— Могет быть и тот, а могет и не тот, — рассудил Шевелев. — Таковское оружие у нас, известно, под учетом, да обозных тряхнуть — мож, ишо чего под полстями отыщется. Прибрали к рукам и держат при себе на случай, ежли белые прорвутся.

— Ну что ж, спасибо вам, ребята, — сказал Сергей, вставая.

— А вы особиста бы и расспросили, — сказал Шевелев ему в спину. — Уж он-то знает, где чего лежит.

«Уж он-то знает, — повторил про себя Северин, выходя. — И где что лежит, и на ком какой грех. И пулемет-то знает лучше всех, и куда канифоль подсыпать, чтоб броневик заглох среди дороги. Но почему же Сажин сам все рассказал? Броневик сам обследовал? Улики дал, выходит, на себя? Иначе нельзя было? Другие бы установили, что к чему, — тот же самый водитель? Симулировал рвение: мол, глядите, каков я — все нашел, все собрал? Что он большая сволочь, это ясно, причем неуязвимая, безгрешная, можно сказать. Убиты двое комиссаров старшего звена, и он воспользуется этим, чтоб свалить Леденева, — ему лишь намек дай, что высшее начальство этого и ждет. Но устроить убийство своих, тех самых высших комиссаров, перед которыми трепещет? Отщепиться от партии? Нет, слишком страшно. Для таких и придумана смертная казнь, чтоб мораль вытекала из страха. Допустим, есть мотив — свалить Леденева, устроить всё так, чтобы все подозрения прилипли к нему, как стальные опилки к магниту. Но кто всё исполнил? Извеков, золотопогонник, который независимо пришел с той стороны — комкора убить. И кто же из наших и где мог связаться с Извековым? Кого бы тот послушал, кому бы подчинился без сомнений? Выходит, опять одному Леденеву — товарищу старому по австрийскому плену? А где Извеков объявился? В Новочеркасске, в госпитале, так? Получается, Зоя… замешана? За ней пришли из белого подполья, от отца. Шигонина ранили. Так, верно, там-то и тогда-то кто-то с ними и связался, с офицерами. Возможно, тот, кто сразу понял, что происшествие с Шигониным — это не пьяная ножовщина. Шигонин видел этих офицеров, дрался с ними, но почему-то умолчал, что не похожи они были на простых бойцов. А на кого же? Что можно было в драке разобрать? Его ведь немедленно ранили — считай, что ослеп. Зато Сажин немедля примчался и тотчас Зою допросил. Да ну и что же из того? Шигонин, Сажин… все там были. Чтоб связаться с подпольем, надо знать хоть какую-то явку и пропуск. А Сажин — это Сажин, рабочий, большевик, геройский защитник Царицына. Он связывает свое будущее с партией, он как слизняк ползет на солнце — где тепло, там и правда. По крайней мере, он мне так и заявил, открыто, бесстыдно. И будто бы и не соврал, и это-то самое страшное: он, вероятнее всего, и вправду наш, плоть от плоти рабочего класса. Извеков враг, но честный враг, а этот — наша собственная язва, опухоль, развившаяся в организме партии, и сколько же еще у нас таких переродившихся, хотелось бы знать… Отвлекаетесь, товарищ Северин. А если он служит и нашим и вашим? Ведь вот как ловко получается: убрать Леденева — это можно поставить в заслугу себе и перед белыми, и… перед кем же? Кто у нас его хочет свалить?.. Опять отвлекаешься. Вчера он, Сажин, был с тобою под Сусатским, и если б не удача, наутро ты бы с ним уже не говорил. Ну а такая ли случайность, что он там уцелел? Вон как из пулемета вышивал — за четверть минуты гнездо подавил. И Чюпахина хлопнул — котелок расколол с первой пули… А, всё вопросы без ответов, догадки, фантазии. Одно только и ясно, что с Зоей может быть беда. И с Леденевым».

У дома, занятого штабом, густились конные и пешие, а у стоявшей на базу санитарной линейки он тотчас же увидел Зою — уже в не донской, будто сказочной шубе, а в старом ее куцем полушубке. Как будто тайную отметину кто сделал на ее лице. Как будто судьбу ее уже предрешила какая-то нечеловеческая воля. Как будто ей и вправду приходилось преодолевать особенную плотность воздуха, среды, дышать спертым духом подвала, гипнотическим запахом смертного тлена, который извечно исходит от глубинной земли.