Читать книгу "Державный - Александр Сегень"

— Ох! — вздохнула горемычная Волошанка.

— И против Василия у вас одно только оружие имеется.

— Какое? — встрепенулся Дмитрий Внук.

— Любовь, — отвечал старец Сорский. — Любовь — единственное оружие наше. Покуда вы на Василия злобитесь ежедневно, и он в ответ на вас злобу греет. Души ведь между собой таинственно и чудесно общаются, и покуда Васильева душа будет отдалённо слышать хулы и угрозы, источаемые из душ ваших, и Василий, и вы будете неуклонимо двигаться к пагубе. Но едва лишь наступите на горло аспиду и не со злобой, а с благожеланием подумаете о Василии — спасётесь. Вам ведь уже не быть возвышенными, аки прежде. О троне и не мечтайте.

— Отчего же? — спросил Дмитрий, хмыкнув. Он и хотел бы понять то, о чём говорил старец, но не мог и всё воспринимал лишь как никчёмное поповско-монашеское утешение.

— Оттого, что заточены вы тут не по прихоти судьбы, — говорил старец, — и не благодаря злым умыслам придворных заговорщиков, а по разумному умыслу Божию, внушённому государю Ивану ради спасения и укрепления державы Русской. Трудно державу создать, но куда труднее потомкам сохранить её и приумножить. Чаще бывает, что после великого отца слабодушные и своекорыстные дети растаскивают отцово наследие, предоставляя врагам поживу.

— Я, стало быть, слабодушный? — снова хмыкнул Дмитрий, начиная сердиться и обижаться.

— А какой же! — в ответ тоже хмыкнул Нил Сорский. — Вот, в затворе за приставами сидишь и бездельничаешь. Глину отняли? Другое занятие найди себе и полюби. Иному человеку времени не хватает всё свершить, а у тебя времени безмерно. Василий, я это знаю, сердцем не так добролюбив, как ты. Но он, как никто, способен сохранить державу отца. И, верю, расширить её сумеет он лучше, нежели ты. Именно благодаря жёсткости своей. Лучший ли он христианин, чем ты? Едва ли. Но с врагами Христа бороться будет строже. А посему смиритесь с ним как можно скорее и молитесь о нём, желая ему Божьего помоществования в делах его. И чем быстрей в душе своей возлюбите врага своего, тем быстрей раздавите злого аспида.

Нил немного помолчал, затем продолжил:

— Другой зверь — василиск. Он в плоть твою, Дмитрий Иванович, каждый день вползает и жжёт её нестерпимо. Но ты не борешься с ним, а напротив — питаешь его и играешься с ним, даже любишь его, хоть он тебя и мучает. Понимаешь, о ком я твержу? Сей василиск особливо по ночам приходит и петушиного крика боится, утром прочь торопится. Хотя часто и днём тебя навещает.

Дмитрий вдруг понял, о чём толкует Нил, и залился густой горячей краской. Потрогал пальцами прыщи.

— Вот-вот, — сказал Нил. — Укусы василисковы. Аты не пускай василиска в душу свою, Митя. Гони его молитвой. Молитвой же и детёнышей его сокруши в яйцах, а не высиживай их, аки наседка.

— Добро рассуждать тебе, старче Ниле, — сказала Елена Стефановна. — Юноша в самой поре, когда женятся. Он же томится без жены, без невесты.

— А я прожил жизнь — знал жену? — улыбнулся Нил. — Вот до каких преклонных лет дотёк. И ничего. И меня в своё время василиск одолевал, да я не поддался, молитвой забил его до смерти. Молитвами да размышлениями над чтением житий да книг святых отцов. И коли сама судьба принуждает Дмитрия к смирению, стало быть, надобно готовиться ему к монашескому подвигу. И радоваться нужно — Бог избавляет от тяжкой государственной ноши. Тут и льва следует попрать.

— А лев?.. — спросила Елена Стефановна.

— Власть? — спросил Дмитрий Иванович.

— Догадался, — кивнул Нил Сорский. — Лев — властолюбие. Он тебя мучает не меньше василиска и аспида. Хочется тебе управлять державой великой. Только не знаешь ты, сколько горьких трудов стоит такое управление. Деда твоего в шестьдесят с небольшим лет уже вон как скрючило от забот державных. Прадед и того раньше в мир иной ушёл. Другой дед, молдаванин Стефаний, всю жизнь, страдая и задыхаясь от тяжести государственного долга, воевал за сохранение самодержавное™ молдавской, а в итоге что? Умирая, признал своё поражение и заповедал Молдавии быть под десницей агарян. Спросили бы его перед смертью: «Хочешь жизнь заново прожить, и не государем, а простым смертным?» С радостью бы согласился. Монахом? И монахом бы с радостью. Ты, Митя, по ночам не с василиском, а мысленно с дедами своими общайся. И увидишь, какое счастье тебе открывается, что не быть тебе государем.

— Не быть? — уныло переспросил Дмитрий.

— Не быть, не быть! — улыбнулся старец примирительно. — Возлюби Василия, пожалей ради его тяжёлой участи и просись в монахи. Да куда-нибудь подальше, в отдалённый монастырь. Хоть и в Соловки. Чем от суеты дальше, тем к Богу ближе. А подле Бога знаешь как легко живётся и дышится!

— Правда ли, что дьяка Фёдора не казнили, а на Соловки увезли? — спросила ни к селу ни к городу Елена Стефановна.

— Точно не знаю, — отозвался Нил. — Знаю только, что он всё ещё жив, но дни его сочтены.

— Жив?! — воскликнул Дмитрий Иванович.

— Да, Курицын жив, — покивал головой старец. — Виделось мне. И он-то есть четвёртый зверь — змий ветхозаветный. Помните ли предание о том, как в пустыне змеи уязвляли народ Израилев? И тогда Моисей велел изготовить медное изваяние змия и распять его на высоком шесте. И если кто укушенный взирал на медного змия, избавлялся тотчас от вреда и яда. Иные толкуют сие как прообраз распятия Господа нашего, Иисуса Христа... Оно и верно — смотришь на Христа распятого, и все укусы и язвы, нанесённые тебе дьяволом, исцеляются. Однако иные иначе толковали. Тот же Курицын. Поди, знаете его толкованье?

— О змие? Я не знаю, — сказала Елена Стефановна.

— И я, — сказал Дмитрий Иванович.

— Он и все еретики его говорили, что незачем поклоняться Христову распятию, коли в Ветхом Завете есть уже сильный знак распятого медного змия. Ему и надо воздавать почести. Изображали медного змия в виде латынской буквы, подобной нашему «зело»[192]. И этим «зело» обвит крест. Однако в латынском языке сия буква начинает собой имя сатаны льстивого, и значит, изображали они кощунственную пляску врага рода человеческого на священном для христиан знаке.

— Прости, Господи! — перекрестилась Елена Стефановна.

— Али вы не слыхивали про то, когда многая многих еретиков при своём дворе привечали? — спросил старец.

— Каб знать... — ответила Елена горестно. — Через нашу доброту и пострадали.

— Только ли через доброту? — снова пытливо спросил Сорский авва. — Разве не было уступок мнениям пагубным? Разве не кружилась ты, Елено, с совратителями-учителями жидовскими? Не видела, как они над крестом да иконами глумятся?

— Видела, — тихо признала вдова покойного Ивана Младого. — Только не замечала. И в голову не приходило, что в столице Православного мира, первопрестольном граде Москве, могут твориться беззакония. Думала, так и надо.